Моя любовь. Роман без тональности. Семён Юлиан

Они же сами-то, женщины эти, кто в курсе уже, сколько там их, десятки, даже не сотни, молчат, как партизаны.

      – Похвастался? Доволен? Ну и дурак.

      – Да. Единственный случай, Михалыч, когда я с тобой согласен. Дурак я.

      – Да это Эмма просто такая. Не в тебе дело. Не обольщайся.

      – Ну да, ну да…

      …

      Пряничников видел, как Боря вышел из подъезда Толика Щербакова и энергично направился вдоль двух длиннющих домов в сторону улицы Ленина. Витя сидел на трубе за электробудкой и смотрел вслед удаляющейся длинноногой фигуре.

      Пряничников представил, что сейчас встанет и пойдёт в подъезд Толика, поднимется на третий этаж и позвонит в квартиру номер 51, где тот живёт…

      …Витя звонил в дверь, никто не открывал, но Витя звонил и звонил. Он знал, что Толик дома и когда болеет, никуда не выходит. Наконец за дверью послышались скрябающие неритмичные шаги, загремел замок, потом звякнула цепочка и в проём вылезла небритая заспанная физиономия Толика.

      – Пряничников?.. Чего надо? А-а-а!.. – распахнул двери хозяин, – Только уснул… Проходи. Изюмом угощу.

      Он, припадая на левую ногу, с видом почти нестерпимых страданий, со своими квадратными плечами захромал на кухню.

      – Болею всё время, – пожаловался Толик. – Вот послушай, вчера вечером, опять температура поднималась. Я померил сначала… Думаю, сломался градусник. Чувствую, температура есть. А тут всего 36 и 6. Я ещё раз померил, потому что мало держал, потом решил не подмышкой, а во рту лучше градусник держать. Можно даже в задний проход ставить, – засмеялся Толик. – Градусник. Но я так не делаю… И прав оказался, 37 было. Ну, почти 37. Мамаша молока согрела… такая слабость… Мамаша всё время на работе. У меня же головокружения постоянные. Так и лёг, даже не ужинал… Виктор, кушай изюм, очень полезно для крови. Синёв не стал есть нынче, он в прошлый раз наелся. А ты нынче поешь. Я положу ещё, не стесняйся, кушай изюм.

      Толик снял левый носок и поставил ногу пяткой на табурет. На большом пальце толсто белел намотанный кулем бинт. Щербаков принялся, кряхтя, разматывать повязку.

      – У меня ноготь, – показал он, – врастает в мясо, болит и гноится. Это у меня не с рождения. Только недавно началось… Сначала ничего не было, потом началось. Потом снова перестало, я уже успокоился – прошло. Один раз ночью проснулся, чувствую, что-то не так, больно. Я мамашу разбудил, она мне ноготь подстригла и тогда сильно зелёнкой помазала. Сильно помазала, не надо столько мазать. Я спать лёг, потом встал даже. Сам всё размотал, смотрю, там уже гной. Я ещё ноготь подстриг дальше, боль сильная уже была, потом, думаю, лучше йодом продезинфицировать. Уснул кое-как. Отлично помню, как всё случилось. Глянь… Посмотри!.. Вот тут всё время врезается ноготь.

      У стены, прикрытый тряпками, стоял большой, размером с табуретку аляповато склеенный картонный куб.

      – Это что у тебя? – спросил Витя.

      – Замок буду строить, крепость. – произнёс Толик довольно.

      Он на одной ноге доскакал до куба, скинул с него тряпки