Две секунды после. Ксения Ладунка

в чем-то. Они же друзья. А друзья всегда похожи, это логично.

      – И как много в Томе черт твоего отца?

      Тревога и тошнота сдавили грудь. Я сглотнула и сжала челюсть.

      – Я понимаю, к чему вы клоните. Вы думаете, что я вижу в Томе отца.

      – Я думаю, что ты переносишь роль отца на Тома, а он отчего-то с радостью ее выполняет.

      – Вы ведь не должны давать оценку моим или его действиям, психологи так не делают, правильно?

      Миссис Томпсон пожала плечами.

      – Ты сложный пациент, и я пытаюсь говорить с тобой так, чтобы ты меня поняла.

      – Меня тошнит от этой мысли, – бросила я, – давайте о другом.

      Она кивнула.

      – Честное слово, Белинда, у меня нет коварного плана. Мы будем говорить только о том, о чем ты сама захочешь.

      – Ладно.

      Я снова замолчала, а психотерапевт не торопилась прервать тишину. Спустя время она все-таки спросила:

      – О чем ты хочешь поговорить?

      – Не знаю. Предложите вы.

      – Хорошо, – миссис Томпсон улыбнулась. – Как твои ощущения от приема лекарств?

      Я задумалась. Мне прописали антидепрессанты и еще какие-то таблетки почти сразу, как приехала. Пичкали ими исправно каждый день, вот уже три недели.

      – Ну, у меня больше нет тревоги, я не бьюсь в истериках и не пытаюсь себя убить. Я стала спокойнее, но… не могу сказать, что чувствую себя замечательно. Сами понимаете.

      Она покивала.

      – Лекарства должны поддерживать тебя, но основная работа – это психотерапия.

      – Я понимаю. На самом деле, меня просто убивает мысль, что нужно использовать костыли, чтобы быть нормальным человеком.

      – Ты нормальный человек. Просто твой мозг работает немного неправильно. Таких, как ты, много.

      Я кивнула. Мне нужно было время, чтобы смириться с тем, что теперь всю жизнь я буду сидеть на таблетках.

      Я оперлась о подоконник руками и посмотрела в окно. На улице шел ливень: летом в Майами сезон дождей. Сейчас было свободное время, отведенное на встречи с родными. Я никого не ждала, отец точно не стал бы приезжать ко мне две недели подряд, так что проводила время наедине с собой.

      В наушниках играли «Нитл Граспер». Том пел совершенно прекрасную, но до боли грустную песню. Про одиночество, разбитое сердце и непрекращающееся похмелье. Я чувствовала, насколько он был разбит в этой песне. Хотя никогда не видела его таким в жизни. И даже не подумала бы, что такой, как он, может чувствовать себя подобным образом.

      И в то же время трек был про меня. Том как будто озвучивал все то, что сейчас происходило со мной. Не в силах больше себя жалеть, я переключила на следующий трек, но и он был печальным. Черт, почему у «Нитл Граспер» так много грустных песен? Можно включать и плакать, а потом резать вены.

      Меня вдруг тронули за плечо, и я вздрогнула, стягивая с себя наушники.

      – Белинда? – спросила работница клиники.

      – Да, это я.

      – К вам пришли.

      – Что? – сердце бешено забилось. – Ко мне? Вы уверены?

      – Да, я уверена, пройдите в зал для