Глиняный род. Татьяна Владимировна Фильченкова

другой такой не дождусь. Только замуж выйти придётся. Кому как не хранительнице род продолжать. А будет нужда, так и без мужа. Нелёгкая это доля, всё долгую жизнь нести её придётся.

      Ретиш поднялся и тихо пошёл к себе. Виниться толку уже не было.

      4. Грязюки

      Солнце пробивалось даже сквозь мутный рыбий пузырь. Дождь кончился. Ретиш открыл глаза и зажмурился. Тут же вскочил, сдёрнул одеяло со Зрина и выбежал вон из затхлого плена дома. На крыльце остановился, втянул свежий воздух с запахом трав, потянулся широко, вольно.

      Позади зашлёпали босые ноги, и в проёме показался заспанный Зрин, сощурился, буркнул недовольно:

      – Чего поднял? Умир спит ещё.

      – Садки ставить надо. Надоела каша.

      – Ну и ставил бы. Или разума не достаёт без старшего поставить?

      Ретиш саданул его локтем в живот, несильно, только чтобы не насмешничал, но Зрин охнул и согнулся. Простонал плаксиво:

      – Теперь и работать не смогу.

      – Не кривляйся. – Ретиш присел рядом, зашептал на ухо: – Идём, там расскажу, чего ночью услышал.

      Зрин тут же выпрямился, сбежал с крыльца, собрал раскиданные вчерашним ветром садки.

      – Куда собрались не евши? – из дома вывалился Умир. Спросил, зевая: – Опять чего затеяли?

      Зрин помахал садками:

      – К реке сбегаем. А поесть пусть Медара на добычное принесёт, мы после сразу туда.

      Умир подобрел:

      – Дело хорошее, давно рыбы на столе не было. А корзины сегодня оставьте, лопаты возьмите. Мокрую глину не унесём, раскидаем пока, чтоб просохла.

      Только отошли от дома, как Зрин подступил с вопросами:

      – Ну? Чего слышал? Сказывай!

      – Погоди, подальше уйдём, вдруг кто услышит, – хитро улыбался Ретиш. Очень уж забавляло его нетерпение Зрина, будто это Ретиш был старшим, а не он. Только в ивняке сжалился над братом и открылся: – Благожа Медару после себя родовицей сделает.

      Зрин встал как вкопанный. Смог лишь выдавить:

      – Как?

      Ретиш передал всё, что слышал ночью. Зрин слушал, не перебивая. После долго молчал, покусывал губу. Наконец спросил:

      – И когда?

      – Не знаю. О том не говорили. Ну уж, верно, не скоро. Какая хранительница из Медары? Ей шестнадцать только.

      – Но и не долго. Родуша ей до откровения род передаст, иначе не успеет.

      – Зрин, а что в откровении? Почему никто предназначенного исполнить не может?

      – Не знаю. Может, муки такие, что и не выдержать.

      Ретиш ковырял босой ногой мокрую землю, набирал воздуха грудью и выдыхал. Всё же выговорил:

      – Я думал о муках. Неужто не лучше одному претерпеть, чем всему роду гибнуть? Я бы претерпел.

      – Значит, там такое, что не вытерпеть.

      – Вот бы знать что. Как думаешь, Умир скажет, когда ему откроется?

      – Не скажет. Никто не сказал. Идём уже, а то остальные скоро соберутся, нас хватятся.

      До реки заглянули на место вчерашней битвы. По всему оврагу дождь нанёс глины с добычного места, от зудя только холмик