Во веке веков. Юрий Слащинин

его Сашка сажал в поезд невесту, чтобы увезти в свою часть, немецкие бомбардировщики уже пикировали на российские города, и взрывы их бомб понесли по стране страшный гул: В О Й Н А!

      Часть 3. И всё былое…

      Озорник

      Разбудила Гаврилу Матвеевича курица, закудахтав под ухо о новом приношении в мир. Чертыхнувшись, он пошарил рукой, отыскивая что-нибудь поухватистей, а нащупал сено…

      Удивился: неужто в сараюшке свалился спъяну?

      Но выспался хорошо. Медовуха не даёт пахмельной головной боли. И сон был приятный, какой давно не видывал – радужный. Что-то далеко-далекое, детское. Бабушка Пелагея, дед, сестренки… Значит, дошкольной поры сон, определил Гаврила Матвеевич и ушёл в воспоминания…

      Озорник-то был с малых лет. И озабоченная озорством внука бабушка Пелагея занялась его духовным воспитанием, стала водить с собой в церковь на молебны. Запутанный рассказами кто Бог-отец, а кто Бог-сын, запуганный их грозными могуществами, из которых больше всего поразила его молния, которой, оказывается, как кнутом, хлещет по небу Илья Пророк, маленький Гаврюша усердно молился, боязливо поглядывая на богов, глазасто следивших за ним со всех простенков и с потолка церкви. Ему казалось, что если он не будет стараться, то они надвинутся на него, зашипят и примутся щипаться, чтоб не крутил головой, а молился бы и пребывал в страхе божьем. И он истово крестился, а в поклонах со стуком бухался головёнкой об пол, чем привлёк внимание к себе попа Прокопия, погладившего его по головке за такое раннее прилежание.

      За ужином, когда вся семья – пять девок-сестер, Гаврюша, отец с матерью да дед с бабкой – дружно и слаженно, ложка за ложкой, черпали из общей супницы, бабушка рассказывала про старания внучка, отмеченные благословением отца Прокопия.

      – Молись, Гаврилка, – похвалил его дед, шамкая беззубым ртом. – Слушайся бабку, может, попом станешь. Попы бо-о-гато живут. Родись, женись, помирай – за всё денежки подавай.

      Прыснули, зажимая рты, сестры, и черная, как корневище, рука отца подняла ложку: кому по лбу вдарить? Пожелание деда он не одобрил, пробурчав, что попы у попов родятся, а мужики у мужиков.

      С высоты прожитого, когда сам стал отцом и дедом, Гаврила Матвеевич понял, почему баловал его папанька, отчаявшийся дождаться наследника в бесконечной череде рождавшихся девочек, как старался сделать из него крепкого хозяина. На души женского пола общинная земля не выделялась, и расходы на них считались бросовыми: дочь – чужое сокровище. Холь да корми её, учи да стереги, а вырастет – в люди отдай. Другое дело – сын: на старость печальник, на покой души поминщик.

      Не зная всего этого, Гаврюша всё же понял, что поповское дело не главней мужицкого, а потому приведённый на другой день в церковь, он уже не молился, а всё больше разглядывал богов, соображая, как они, нарисованные, могут его наказать за грех. И проверил по-своему. Когда потянуло избавиться от дурного