Мир за кромкой. Евгения Мулева

не вижу, отсюда не видно, но знаю. Потом Астрис поморщится, похихикает. Потом они подойдут к пруду, остановятся под липой, он её поцелует, под следующей липой выкурит вторую.

      – Нет, – сказала я.

      – Тогда пойдём со мной?

      – А Чёрив?

      – Переживёт. Здесь сад недалеко. Заброшенный. Там вишня растёт. Она уже мелкая, дичка. Но знаешь, вкусная такая. Люблю туда ходить.

      – А я ни разу не была. – Я когда-то любила вишню и бродить по заброшенным садам, но это было давно где-то между Академией и войной. – Покажешь?

      Солнце золотило её светлые волосы. Казалось, она сама немного солнце. Тонкая, светлая, большеглазая и совсем обычная. От неё не веяло чарами. Просто человек.

      Сердце у меня застучало быстро-быстро, даже в участке оно так не колотилось. Я отвыкла. Отвыкла ходить в юбках, в простых крестьянских балахонах таких, чтобы не было видно, где у меня бедра, где у меня ноги. Отвыкла от тишины и сонности маленького города. Отвыкла, что люди смотрят и прямо под кожу заглядывают. Отвыкла просто идти куда-то, когда надо было к Астрис зайти.

      – А ты где раньше жила? – спросила она тихо и ласково, а меня колотит.

      – В Брумвальде.

      Боже, не слишком ли много я ей говорю? Но Брумвальд большой…

      – Оно видно, – она кивнула сама себе. – Ты другая. Не обижайся только. По-хорошему другая. Ты… ты умная и драться умеешь. Брат говорил, у тебя кто-то за царских воевал. У нас тоже.

      – Он говорил, – теперь кивнула я. – Я… А ты… Вы ведь тоже не отсюда?

      – Ну да, – она вздохнула. Дорожка пошла на гору. Впереди толстые рыжие куры собирали с травы шелковицу. Вчерашние лужи здесь превратились в чернила, размокшие жирные ягоды красят подошвы сандалий в густой фиолетовый. – Мы жили в Ласковом. Там плотину тремя километрами выше подорвали и Ласковый затопило. Мы сначала тоже хотели в Брумвальд, но денег на дорогу не хватило, а потом дороги ещё перекрыли. Мирные коридоры, ну ты знаешь, когда не стреляют по тем, кто едет, раз в две недели открывали, чтобы раненных увести.

      – Боже…

      На что ей мои вздохи? А путного ничего сказать не могу.

      – Да-а, – она силилась улыбнуться, но смотрит вниз, куда-то в куриц, выклёвывающих из травы червей и шелковицу. – До сих пор страшно. И уже знаешь, не плачется. Я раньше выплакать это могла, а сейчас не могу. Страх остался, а слёзы кончились. Брат говорит, жить надо. Не стреляют ведь. Ну я и живу, а всё равно страшно… Ну зря я наверно, болтаю. Ты ж всё тоже знаешь. Пришли смотри!

      – Пришли.

      Вишневый сад тянулся по холмам до самого леса. Толстые разлапистые старые деревья были увешаны крупными почти что черными ягодами.

      – Переспела, – вздохнула Ника.

      – Такая даже вкусней. – Я с жадности запихнула разом две ягоды в рот.

      – Такая плохо храниться, – сказала Ника и тут же последовала моему примеру.

      Заброшенность вот что первым пришло мне на ум при виде этого места, а после – богатство. Собирать вишню мы не стали. Да у меня ничего не было с собой, только карта в кармане платья.