Сундук безумного кукольника. Нина Ягольницер

сглотнула, чувствуя, как лицо вспыхивает горячим румянцем волнения:

      – В безопасности. Все хорошо.

      Слова вдруг иссякли, испуганно затолпившись на языке, словно куры у двери сарая. Четыре года курсов гэльского, песен, легенд и болтовни на форумах разом вылетели из головы, оставив лишь деревянные фразы для начинающих.

      А он отвел глаза, обводя стены палаты потерянным взглядом, и снова посмотрел на медсестру:

      – Я мертв?

      Мэгги моргнула. Спутала слово? Не расслышала? Но переспрашивать было неловко, и она торопливо пояснила:

      – Ну что ты… Это больница. Госпиталь. С тобой случилось несчастье, но ты поправишься.

      Пациент долго молчал, глядя перед собой. Потом медленно облизнул губы:

      – Вы уже все знаете?

      Мэгги ощутила, как мелко закололо кончики пальцев, и она подалась ближе, чтоб не упустить ни слова:

      – О чем?

      – Обо мне. О моем преступлении.

      Мэг замерла. Этот шаткий разговор, на который Клоди возлагал такие надежды, вдруг накренился в совсем не предвиденную сторону. Может, просто бред? Иносказание? Но практикантка уже видела достаточно людей, отходящих от наркоза или жара, и умела отличать интонации медикаментозной чепухи от осмысленных слов. И пациент только что совершенно отчетливо назвал себя преступником…

      Чушь. О любом преступлении, произошедшем в окрестностях Плимута, уже сто раз передали бы во всех новостях, а этого горемыку даже в полиции не смогли опознать…

      – Мы ничего о тебе не знаем, – мягко ответила она, старательно подбирая слова, – и здесь нас занимают не твои грехи, а только твои раны.

      Незнакомец снова надолго умолк, и Мэг уже казалось, что он опять погрузился в зыбкую дремоту, когда к ней обратились усталые зеленые глаза:

      – Все эти дни я слышал какой-то звук. Словно сверчок стрекотал. А вчера он затих.

      А вот это был английский… Старомодно-певучий, будто текст из водевиля. Почти смешной и почти понятный…

      – Это билось твое сердце. А мы слушали, ровно ли оно бьется.

      – Зачем?

      Любой ребенок, хоть раз смотревший сериал о врачах, знал, для чего прослушивается сердечный ритм, но Мэг ответила совершенно серьезно:

      – Люди порой умирают прямо во сне. И единственный способ их спасти – это вовремя услышать, что сердце сбилось со своего шага.

      Незнакомец вдруг едва заметно улыбнулся уголками губ. Приподнял правую руку, глядя на торчащий выше запястья катетер для капельницы:

      – Бабочка, – пробормотал он, – бабочка на булавке…

      Это прозвучало бессмысленно, но Мэг отчего-то совершенно отчетливо увидела со стороны белоснежную палату, посреди которой одиноко лежал человек с иглой в руке. И правда, будто бабочка в блокноте коллекционера…

      Ее саму вдруг охватило зябкое чувство, будто кто-то любопытный рассматривал их обоих, таких отчетливо-живых и беззащитных на белом листе, сквозь гигантское увеличительное стекло.