Сундук безумного кукольника. Нина Ягольницер

который по телевизору. Голод простой и привычный, такой же обыденный, как рассвет и закат. Так тщательно Сквайр собрал все крошки от булочки до последней, так дотошно скреб ложкой стаканчик от йогурта. И уже понятными казались костлявые плечи, и руки, обвитые сухими мускулами, будто виноградной лозой, и мощная нижняя челюсть, как из учебника антропологии, где на жутковато-ненатуральных рисунках были изображены обнаженные челюстные кости в обертке мандибулярных мышц. "Скудная грубая пища способствует развитию…" и как там дальше. Где же ты рос, пришелец из ада? Где голодал и терпел побои? Где работал до жестких мозолей и вздутых на руках вен? Где страдал до этого опустошенного взгляда, до бесстрашия перед каторгой и готовности к казни, будто к неприятной медицинской процедуре?

      А Сквайр бережно отодвинул нетронутую салфетку и едва заметно нахмурился:

      – Благодарствую, – сказал он, глядя вниз, и Мэг показалось, что он чем-то задет.

      – Никогда не думал, что окажусь в странноприимном доме, – будто отозвался он на ее мысли.

      – Здесь не богадельня, – возразила Мэг, вдруг обидевшись за ненавистную клинику, – и принимать помощь не стыдно!

      Сквайр помолчал, только на челюстях дрогнули желваки. А потом резковато спросил:

      – Ты сказала про лекарства. На меня действительно извели так много?

      Мэгги едва удержалась, чтоб снова не закатить глаза. Мужчины…

      – Сколько надо. От боли, от лихорадки, антибиотики…

      – От боли? – перебил Сквайр, – от боли даже суслики не мрут!

      Мэг осеклась, с трудом подавляя раздражение:

      – Есть боль, от которой помрет хоть бык, – отсекла она.

      Но пациент с отвращением оглядел повязки:

      – Христос не то вытерпел, и никто снадобий ему не предлагал. Больше не переводите на меня никаких лекарств. Сейчас весна, будет много больных детей.

      Маргарет откашлялась, примирительно поясняя:

      – Весна – не война, лекарств хватит и еще на лето останется. А у тебя разрывы связок.

      Он лишь нетерпеливо покачал головой, будто изломанное грузовиком тело было чем-то вроде велосипеда, который и так давно пора заменить. Потом покусал губы и осторожно проговорил:

      – Ты сказала, что ты… такая же, как я.

      Мэг нервно сглотнула. Она вдруг ощутила, что заигралась в свою машину времени, и сейчас уже не понимает, что он имеет в виду. Но он ждал ответа, и она не отвела глаз, решив играть до конца:

      – Да, – совершенно искренне отозвалась она, – я как ты.

      Он медленно кивнул, и Мэг снова заметила, что его глаза удивительно стары для его лица.

      – Кто тебя сюда отправил? – вдруг мягко спросил он, будто минуту назад не препирался из-за лекарств, как подросток, уставший от родительской опеки.

      – Мать. Я не слишком оправдала ее надежды, – Мэг уже не анализировала его слова, бездумно отвечая то, что казалось ей сейчас правдой, – вот, учусь теперь, почем фунт лиха.

      – Тебе здесь очень плохо?

      Мэг