Марганцовая луна. Алексей Цибин

держали свой путь. Оба толкали перед собой яркие тележки, прихваченные с собой в супермаркете и доверху заполненные разнообразными вещами.

      Никита уже третий раз в Пустоши, но так и не смог привыкнуть к звенящей тишине этого места. Она угнетала и давила так, будто бы обрела физические свойства. Звук колес, задевающих мелкие камни и дребезжание металлических частей тележек как будто врезали отдельной звуковой дорожкой эту реальность, настолько чисто они были слышны. И еще покряхтывание молодого паренька, никак не вязавшееся с его обликом. Николай, в разговорах с которым они провели последние два часа, сразу уступил место Никодиму, стоило им пройти сквозь дыру в стене. Они специально выбрали вход подальше от усадьбы Козловского, на этом настоял Николай, поклявшись, что его внутренний визави найдет верное направление, словно охотничья собака. И действительно, Никодим толкал свою тележку вперед с твердой уверенность в точке визита, будто направляемый невидимой рукой. Никита не стал выяснять, по каким ориентирам идет старик, доверившись его чуйке. Его беспокоила другая, но очень навязчивая мысль о том, что делать, если они ошиблись, и контейнер все-таки в другом месте? Если песочить все клиники, то они потеряют слишком много драгоценного времени. Его страшила мысль о том, что внезапно он почувствует то, о чем говорил Николай – укол иголкой в затылке. Выдержит ли он очередную потерю? Никита витиевато выругался вслух, громко матеря невидимого врага – такой психологический ход часто помогал ему в работе, когда он впадал в ступор в деле, или когда наседало начальство. Помогло и сейчас, неприятные мысли отступили.

      – Кукухой едешь потихоньку? Это нормально, обычное дело здесь. – спокойно отреагировал на крик Никодим. – Тут почти все ебанутые башкой. Поначалу понимание времени теряешь. Что минута, что час, все едино становится. Нутром кумекаешь, что здесь ты вечный, а там, пусть и не махом, но стареешь. Сюда приходишь поначалу редко, а потом все чаще и чаще. Только спать тут не получится. Языками помолоть не с кем, кроме таких же психов, да и тех поискать. А потом бац, и выходить то не хочется вообще. Сидишь как Робинзон, на острове, вокруг сокровищ. А потом и сокровищ никаких не надо. Вообще ничего не надо. Задумался… хуяк, очнулся, а ты уже пылью недельной покрылся. Свезло мне, что прилетел этот ботаник. Хоть не скучно с ним, вечно ахинею непонятную несет, как радио.

      – Да, не особо весело тут у вас. Я бы на твоем месте бабенку бы себе нашел.

      – Так я и находил, чей не тупой. Только как с ней жить? Сюда ее нельзя, не вылезет обратно, сам знаешь, только светлякам выход есть. А там я не могу подолгу. А какая нормальная будет так жить, когда ты туда-сюда как обезьянка прыгаешь? Да еще этот, шабутной, ему тоже бабу охота, только он худых барышень любит, а я пышных, чтобы жопа как тыква. Не жизнь, а цирк с конями. – Никодим вздохнул. – Деньги, они, конечно, их поначалу держат, а как чувства пошли, и вопросы пошли за ними. И все. Тикаешь.

      – Зато баб много было, будет что вспомнить, – Никите захотелось подбодрить старика, но вышло