Чёрный король и принцесса Аврора. Александра Окатова

скелет. Я, содрогаясь от омерзения, схватила Аврору и сказала (я сама сказала!): «Хоть бы ты стала вороной да улетела от меня – мне было бы спокойней!» И тут мои руки ощутили упругие, плотно сомкнутые перья – девочка обернулась вороной, больно ударила меня крыльями и выпорхнула из рук прямо в осенний прохладный воздух. Я удивилась, увидев свои пустые руки, перегнулась через подоконник – внизу никого не было. В несколько сильных хлопков ворона перемахнула каменные стены и полетела над рекой – будто кто-то невидимый махал мне на прощанье чёрным платком, потом птица стала точкой и исчезла в тёмном лесу.

      С того дня я не могла, не хотела говорить.

      Даже плакать я не могла. Я молилась богу, чтобы дочь перестала плакать – и он исполнил моё желание. Да как исполнил…

      – Чёрной тенью ходила она по замку – искала дочь, – вступил в разговор король, – моя жена словно сошла с ума: заглядывала во все углы, заходила во все покои, смотрела под лестницами, под кроватями и столами, в кладовых. Озабоченное выражение не покидало её измождённого лица. Днём ворона летала на воле, а с заходом солнца возвращалась в замок – но это не успокаивало мою супругу, она не хотела верить, что это Аврора.

      Королева кивнула:

      – Да, но со временем я примирилась с этим. Мы создали наш семейный ритуал: слуги накрывали стол и раскрывали створки окна на закат, затем покидали зал, и мы оставались одни.

      – Я старался не смотреть на жену, – подхватил король.

      – А я – на него, – ответила королева.

      (Рейнхарт не шевелился, он был весь – внимание. В густой тишине было слышно, как время капало с оплывших свечей. Постепенно мерк свет за стрельчатыми окнами).

      Королева продолжила:

      – Мы, разделённые своей бедой, молча ждали, когда солнце утонет в море. И тогда раздавалось хлопанье крыльев – в окно влетала Аврора. Для неё между нами ставили спинкой с столу кресло. Сервировали для неё вечернюю трапезу на золотой тарелке с перегородками, чтобы еда не смешивалась.

      – Перегородки, правда, не помогали – еда всё равно расползалась и смешивалась, – захихикал король, – сама: дождевые черви и жуки-плавунцы, как блестящие лакированные орехи в листьях салата, сейчас-то она совсем большая – не брезгует живыми мышками и сусликами, лягушек любит, а уж ящерку увидит, так вся дрожит, – умилился король.

      – Мне всегда нравилось смотреть, как она ест, – сказала мать.

      – И пьёт, – вставил папа.

      – И как чистит пёрышки, – добавила королева, – она любит порядок и всегда укладывает пёрышки клювом.

      – А помнишь, как после ужина ты садилась в кресло и при свечах вышивала для Авроры воротнички?

      – И плела кружева на жабо для любимой дочери, у меня хорошо получалось, верно?

      – Да-да, она закалывает жабо своей любимой булавкой с алмазным глазком.

      – А ты расставлял шахматы и играл с нею, и частенько проигрывал!

      – Я поддавался! – смутился король-отец.

      – Кррра! – сверкнула