Позывной: «Колорад». Наш человек Василий Сталин. Валерий Большаков

на свежий воздух.

      В зеркальце мелькнуло его лицо – серое, глаза красные…

      Едва не «капотировав» с крыла, Григорий тяжело спрыгнул на землю – и рухнул на колени.

      Ноги не держали.

      Чьи-то сильные руки подхватили его, помогли встать. Уцепившись за крыло, Быков разглядел своих – Микояна, Котова, Коробова.

      От землянки КП еще бежал кто-то, и Володька Орехов, едва заглушив мотор, ковылял навстречу, сдирая шлемофон и встряхивая мокрыми волосами.

      – Команди-ир! – завопил он. – Ты четырех завалил! Трех «худых» и «фоккера»!

      – Да и черт с ними, со всеми, – устало проговорил Григорий.

      С ним ручкались, ему улыбались – открыто, искренне, уважающе, – поздравляли с победой, а он мечтал лишь об одном: скорее б в душ!

      Вода в душевой брызгала едва теплая, но и это было счастьем. Отмыться, освежиться, да еще и с мылом – тяжелый брусок «Хозяйственного» обещал избыть вонь, пот, гарь, пыль…

      …На этом участке фронта русским летчикам противостояли асы из эскадры «Мельдерс», одной из самых прославленных в Люфтваффе.

      И вот, что интересно – немецкие летчики, попадая в плен, хвастались, что им-де не позволяют делать более двух вылетов в день.

      А уж сами они даже не подумают поднять свои самолеты хотя бы в третий раз – зачем? Это ж нарушает их права!

      Зато русские совершали по четыре, по пять боевых вылетов ежедневно и почитали сей ратный труд за честь.

      Попробуй только, запрети тому же Долгушину такой вылет – обидится насмерть!

      Обтеревшись так, что кожа горела, Быков едва не застонал от наслаждения, натянув чистое исподнее.

      Вместо дурацких галифе он надел синие бриджи.

      Стиранную и выглаженную гимнастерку.

      Заученным движением намотал портянки – чистые!

      Влез в хромовые сапоги. Затянул ремень. Причесался.

      Готов к труду и обороне.

      О, и личико порозовело… М-да.

      Годы, как и размер, имеют значение.

      В дверь постучали, и тут же в комнату заглянул Микоян.

      – Разрешите? – растянул он губы в улыбке.

      – Входи. Скоро вылет?

      Степан замахал руками.

      – Какой вылет, дарагой? – воскликнул он, коверкая русскую речь. – Бабков дает передых до завтра. Слушай, Вась…

      Посерьезнев, он присел на подоконник.

      – Я не только сам по себе ворвался… – сказал Микоян, приоткрывая форточку. Спохватившись, он спросил: – Можно?

      – Кури.

      Степан закурил.

      – Тебя то шило не беспокоит? – осведомился он.

      – Шило? – не понял Быков.

      – Забыл, что ли? Четыре, нет, пять дней назад! Помнишь? Шило в твоем «Яке» нашли, оно еще тяги клинило.

      – А-а, это… И что?

      – Охотятся за тобой, Вася, – строго сказал Микоян. – Облаву устроили. Меня наш замполит подослал, чтобы тебя как бы… это… подготовить. Скоро он сам придет…

      В дверь постучали.

      – Разрешите?

      – Заходите, товарищ майор!

      Вячеслав Георгиевич Стельмашук, замполит командира полка, был истинным комиссаром.

      Он