Степная сага. Повести, рассказы, очерки. Валерий Латынин

Донце им на крючок попадались серебристые язи с темными и широкими спинами, зубастая сула, губастые сомики и налимы, плоская, похожая на нож мясника, чехонь. Последняя налетала на любую наживку, как голодная крыса. Но, несмотря на свою худобу, сочилась жиром, когда ее после засолки вывешивали провяливаться на жарком степном солнце.

      Сколько воды утекло с тех пор? Где эти безмятежные, спокойные деньки размеренной станичной жизни? Где степенные старики и старухи, неспешно беседовавшие о жизни на лавочках возле своих свежевыкрашенных или побеленных куреней? Где строительство жилья для молодых или погорельцев «всем миром»? Где гулянья всей станицей на свадьбах и проводах в армию? Где веселые ватаги ряженых на Масленицу и в ночь под Рождество?

      Вроде те же речки и ерики, улицы и дома, то же небо над станицей, а жизнь совсем иная, замотная, унылая, без витамина радости, без уверенности в завтрашнем дне.

      Зато на телеэкранах – сытые и довольные физиономии Яковлева, Ельцина, Бурбулиса, Гайдара, Чубайса и иже с ними. И несть им числа! И нет окорота их бесстыдному шабашу после кровавой вакханалии на Краснопресненской набережной.

      – О чем грусть-тоска, Валюха? – положил свою крепкую пятерню на плечо друга Александр Григорьев. – Скажи-ка нам, полковник, что-нибудь эдакое… душевное.

      – Не знаю насчет «эдакого», как получится, – поднялся со стула Середин. – Приятно и горько мне быть рядом с вами, дорогие мои одноклассники. Приятно, что могу вернуться мыслями в наше детство, увидеть себя и вас в другом обличье, в другой, более благоприятной, среде. А горько потому, что вижу и сознаю, что от той полнокровной жизни, того артельного духа почти ничего не осталось сегодня. Чужие лица – на телеэкране и в Кремле, новые, непонятно откуда взявшиеся, хозяева народной собственности, новая мораль – поклонения Мамоне, новые, чуждые нашей традиционной культуре, песни…

      Мы с вами вдруг оказались бедными родственниками на чужом празднике жизни. Предлагаю выпить за тех, кто до последней возможности сопротивлялся прихватизаторам нашей страны и погиб в Верховном Совете России четвертого октября. Стоя и не чокаясь!

      Воробьев живо вскочил со стула и шатнулся над столом, подняв стакан:

      – Надо, надо за них. Ёшкин кот, хреново вышло…

      Григорьев, Столяров и Зимовой поднялись одновременно, как солдаты по команде старшего.

      Ложкин неторопливо отставил гитару и последовал их примеру. Было видно, что в душе он не согласен с Валентином, что его подмывает желание сказать что-то наперекор. Но, видя единодушие одноклассников, Владимир все же сдержался и молча поднял свой стакан.

      Когда все сели и потянулись к закуске, он не особо запальчиво проронил:

      – Не казачье все-таки дело защищать власть Советов. Я в этом вопросе согласен с атаманом Ратиным.

      – Конечно, защищать народовластие – не казачье дело, а прислуживать кагану – казачье, – с иронией отозвался Валентин. – Кстати, а ты знаешь