Белый Волк. Георгий Паксютов

носилках двое мужчин. Я шел рядом и удивлялся: Килим лежал, словно живой, только опустил веки, чтобы подремать. Неужели он больше не откроет глаз, не заговорит? Куда ушла вся мудрость Народа, хранимая им так бережно – неужто рассеялась, умерла вместе с ним?

      Один из старейшин при мне сказал другому:

      – Он все говорил, что в последний путь его должен проводить тархан Азат, которого он звал побратимом. Просил, чтоб за ним послали.

      Второй только отмахнулся:

      – Килим слишком крепко помнил добро.

      Мы дошли до рощи, где намеревались предать земле Килима вместе с необходимыми в краю мертвых вещами – в носилках рядом с телом лежали распоротая шапка, затупленный нож, продырявленная берестяная посуда. Лица собравшихся были напряженными, хмурыми… Потеря потерь, конечно, но многие здесь, как мне показалось, думали не только об умершем старике. С трудом раскрывая лопатами мерзлую землю, чтобы та приняла Килима, они помышляли о собственном будущем. Что нам готовят грядущие годы?

      Тут был и шаман. Он выглядел точно так же, как в моих самых ранних детских воспоминаниях: лицо такое, что и не скажешь, лет тридцать пять человеку или пятьдесят, или что-то посередине. В его волосах не было седины. Несмотря на промозглую погоду, на нем была надета только подпоясанная кушаком накидка из необычной голубой ткани, вышитая чудесными изображениями зверей и птиц. Прощаясь с Килимом, он пропел песню.

      У меня пересохло в горле, и больше я не желаю говорить сегодня. Времени остается мало, но и повесть моя подходит к концу; я успею завершить ее завтра.

      Только скажу еще о той песне. Она тогда взволновала мою душу, я хорошо запомнил ее и порой повторял про себя, когда вспоминал дорогого мне старика. Фрагмент из этой песни я, как мог, переложил потом на русский язык. Наверное, в моем неумелом переводе у нее не будет той силы, какую она имела в час прощания. Во мне же она навсегда соединилась с морщинистым лицом мудрого Килима, которого мы засыпали землей, с шумом ветра в ветвях той рощи – в глубине родной стороны.

      Вот часть пропетой шаманом песни:

           О чем так тоскливо поет мне река?

           О чем шелестели понурые ветви?

           Мой конь удивился – уж больно легка

           Привычная ноша. Сам, чувствую, легче

           Я стал. Потерял половину себя —

           Не меньше! —

           Когда

           Узнал о кончине учителя, брата,

           Свидетеля лучших, чем наши, времен.

           Слезами не смыть мне кручину. Возврата

           Не будет. Уж мы не вернемся домой.

           Я думал так,

           И был я прав.

           Но вдруг слышу

           Голос тише,

           Чем нежные песни туманов. То были

           Еще не проросшие травы и были,

           Что мне обещали из глуби земли:

           К нам скоро отправится мудрый Килим,

           Чтоб с нами весною опять прорасти!

           Кто