Белый Волк. Георгий Паксютов

с четырех краев земли. Там можно было приобрести, чего не хватало в родной стороне, и разузнать, что происходит на свете, о чем говорят люди. Некоторые мужчины – обычно из волостей голодных, захудалых, где про оседлую жизнь и не слыхивали, – просто выменивали меха на пиво и напивались пьяными; об этом я тоже пока не знал.

      Когда мне стукнуло четыре годика, к нам приехали татары. Мама отчего-то перепугалась, меня спрятала. Я толком не понимал, что происходит. А было дело так. Татар явилось около дюжины, верхом на конях. Одеты они были совсем не по-нашему – самый главный из них, верхом на прекрасном вороном скакуне, вырядился как богатая женщина, только вот ни одна из Народа не имела столько украшений. Держались и говорили они развязно, их гортанная речь была похожа на крики хищных птиц. Главный татарин, молодой, с лицом красивым и страшным, зашел с Килимом в его дом поговорить наедине.

      Говорили они недолго. Спутники мурзы тем временем ждали, положив руки на рукояти своих сабель. Их предводитель вышел в сопровождении Килима, который прямо-таки надулся от гордости. Оказалось, что татарин подарил ему в знак дружбы железный топор и еще пару ценных вещиц. Килим предвкушал, что его и без того высокий авторитет теперь вырастет до неба; о чем же они держали речи с мурзой, никому не объяснил. Видать, важное было дело, не всякому по уму.

      Мурза вскочил на своего коня, и товарищи подали ему другой гостинец: кулек с татарскими сладостями. Несколько детей, стоявших поодаль, во все глаза глядели на чужаков. Ухмыляясь, татарин горстью зачерпнул из кулька и бросил сласти детям. Они в восторге принялись поднимать с земли и есть чудесное угощение. Татарин захохотал и бросил в них еще горсть. Потом свистнул, и всадники, сорвавшись с места, ускакали прочь так же быстро, как и приехали.

      Я потом спросил у мамы, почему мне не позволили поглазеть на гостей, как другим детям, – я ведь и без подарка остался. Мама посмотрела на меня долгим, неотрывным взглядом и сказала:

      – Нельзя, чтобы тебя видели, сынок, – но не объяснила, почему.

      Ну и гордился после того случая Килим!

      Старого Килима я любил, да и он ко мне привязался. Считал себя ответственным за мою судьбу: ведь это он когда-то маму с отцом соединил. А я слушал его рассказы охотнее, чем другие дети. Говорит он, бывало, про багатуров, про славные деяния прошлого, а на себя нагонит такой важности, будто сам все видел. Старейшина делился со мной сокровенными тайнами: про небо и землю, и про великое дерево, что их соединяет. А еще – про реку, текущую прямо в подземный мир. Шаман может туда спуститься на своей лодке, чтобы вернуть восвояси болезнь, даже выпросить у подземных духов душу умирающего, и потом подняться обратно…

      – Шаман – это тот дядя, который весной и осенью поет песни на празднике?

      Килим кивнул и ответил:

      – Да. Кроме него, есть и прочие – в других краях.

      – А правду ли мне сказали… – задумчиво произнес я, – что шаман когда-то дал имя моему отцу?

      Килим вздохнул.

      – Да,