Крапива. Даха Тараторина

тёплого одеяла и, замирая от каждого шороха, двинулась туда, где дотлевал большой костёр. Там темнел камень, возле которого ворохом тряпок валялся избитый княжич. А от него к камню тянулась пуповина верёвки.

      Она успела проползти совсем малость, когда путь преградили сапоги. Кривой подкрался незаметно, и не понять, когда перестал слышаться его храп. Он присел на корточки перед нею, и Крапива вскинулась на локтях, ожидая, что так оно всё и закончится.

      – Ты рэшила, что вождь нэ оставляеэт дозор?

      И верно, на что надеялась? Что утомлённое битвой племя повалится и уснёт мёртвым сном? Так оно, собственно, и показалось. Откуда ж девке знать, что те, кто вроде десятый сон глядели, навострили уши подобно зверью. Шляхи взаправду не слишком-то походили на людей, разве что выглядели схоже. И те из них, кого вождь оставлял сторожить, вовсе не спали, а становились частью степи: глядели, нюхали и слушали через неё. Кривой в этом деле был лучшим.

      Крапива заледенела.

      – Я… По малой нужде…

      Калека тяжко вздохнул, а после вернулся на место и лёг, сцепив пальцы на животе. А потом тихо, словно сам для себя, произнёс:

      – Пэрвая мать обэрэгает жэнщин. Но жестоко наказывает лжэцов.

      Крапива села возле потухших угольев, обняв колени. Пышные кроны не пели ей колыбельную, а вместо зелёного ковра, насколько хватало глаз, расстилалась лишь измученная зноем жёлтая поросль. Девица не двигалась с места до тех пор, пока племя Иссохшего дуба не пробудилось. Когда же мужи начали зевать, не медлила и принялась хозяйничать. Затеплила огонь, состряпала кашу, добавив сладких кореньев. Кривой ни словом не обмолвился о случившемся ночью, а похлёбку нахваливал всех громче. И даже хмурый Брун облизал и без того чистую ложку. После Шатай велел:

      – Тэперь мы пойдём поклониться вождю. Распусти волосы.

      Крапива вцепилась в тугую косу. Расчесать волосы толком не удалось, но всё ж она их переплела, а то не дело. А чтоб совсем распустить… Перед мужем разве что!

      Шатай же достал костяной гребень и сел, переплетя ноги.

      – Иди сюда.

      Пуще прежнего девица сжала в кулаках золотые пряди.

      – У нас это срам великий…

      Шатай нетерпеливо похлопал ладонью по земле перед собой.

      – А у нас уважение к вождю.

      Сжалившись, Кривой добавил:

      – Степные жэнщины вплэтают в волосы заклятия. Поклонившись вождю, ты должна показать, что нэ задумала против нэго зла и нэ спрятала амулэтов.

      Так и не получивший дозволения напрямую говорить с чужой женщиной Брун будто бы обратился к одноглазому, но Крапива смекнула, что слова предназначались ей.

      – Вэрно ли говорят, Кривой, что, когда солнце висэло выше, жэнщины раздэвались перед вождём?

      – И это так. – Кривой хитро прищурил единственный глаз. – Но врэмэна измэнились.

      – Жаль, – сказал Брун, а Крапиву будто водой окатили.

      Она подошла к Шатаю и послушно опустилась перед ним.

      – Дай я сама…

      Но шлях гребень не отдал.

      – Обычай