Дылда. Леонид Гришин

этот зал. Как и у Веры, в его доме тоже было три комнаты, только если у него был брат, и все три комнаты семья делила между собой, то у Веры одна комната была родительская, другая – её собственная, а в третьей никто не жил, потому она и называлась залом. Фёдор помнил трельяж, который всегда стоял в том зале. Трельяж – это тройное зеркало: одно посередине, а два других поменьше висят на петлях и, подобно створкам, могли открываться и закрываться. Эти три зеркала крепились на тумбочке, на которой лежали разные женские принадлежности: пудра, духи. Верка любила в детстве крутиться вокруг этого зеркала. Оно и сейчас стояло на том же месте. Как и стол, который Фёдор помнил с детства. Фёдор глядел на все эти милые сердцу вещи, и ему одновременно было приятно вновь их увидеть, но и что-то ещё в нём происходило. Какой-то ком к горлу подступал…

      Зашла Вера, неся что-то в руках.

      – Чего стоишь, садись.

      – Это тебе, – сказал Фёдор, и Вера увидела в его руках букет белых роз.

      Фёдор присел – стул приветливо скрипнул, и Фёдор узнал стул, на котором он когда-то сидел…

      Вера была в домашнем платье. Она практически не изменилась с тех пор, разве что голубизна глаз стала не такой яркой, да в волосах появилась седина…

      Вера улыбнулась – и Фёдор увидел ямочки. Те же ямочки, что и много лет назад. Фёдор поднялся, подошёл к Вере, взял её за плечи. Она обняла его своими руками, прижалась к нему…

      – Федька, Федька, какой же ты дурак, какой же ты дурак…

      Он взял её голову двумя руками. Посмотрел, а из-под её ресниц начали капать слёзы.

      – Федька, Федька, как же я ждала тебя. Как я ждала тебя! – сказала она и прижалась к его груди.

      Он прижал её к себе, ему не хотелось её отпускать, но Вера тихо предложила ему:

      – Феденька, обед остывает.

      Она взяла салфеточку, подошла к трельяжу и стала вытирать глаза. Фёдор отвернулся, чтобы не смущать Веру. Он думал о том, что он дома – он, наконец, дома!

      – Федя, ты чай будешь или кофе? – предложила Вера после обеда.

      – Давай чай, – ответил Фёдор.

      Вера поставила чашки, достала сахарницу. Фёдор посмотрел на сахарницу и вспомнил, что когда-то в ней лежали целые куски сахара, и отец Веры, любитель чая, бывало, заваривал чай, наливал себе в чашку и небольшими щипчиками откалывал кусочек сахара, клал его в рот и пил чай, перелив его в блюдце…

      Вера разлила чай из заварного чайника.

      – Тебе разбавить? – спросила она.

      – Нет, спасибо.

      Он взял чашку двумя руками, Вера села рядом. Она внимательно на него посмотрела, а потом попросила:

      – Федя, расскажи, как ты жил всё это время?

      – Как жил… – задумался Фёдор. – Понимаешь, как… Я уехал в Ленинград поступать в институт…

      …В какой поступать – я не знал, а потому пошёл по всем, где абитуриентам предоставляли общежитие. Я приехал в Ленинград как раз в разгар белых ночей. И с тех пор я очень полюбил этот город. Он меня тогда поразил! Поразил своей красотой и величием. Ты не представляешь, каково это – увидеть развод мостов своими глазами в первый раз! Только что по мосту ходили трамваи, ездили машины, троллейбусы, как вдруг никого