Сезон пурги и пепла. Павел Беляев

больше сказочники, чем проходимцы.

      Сначала Лугин Заозёрный рассказал историю лихого да удалого купца, который умудрился оставить с носом всех государей Неревской равнины.

      Сказка понравилась всем. Еда перед носом гостей оказывалась всё гуще и наваристее, а питьё всё крепче. Чем сильнее горело в глотке, тем проще развязывались языки философов. Которые, по чести сказать, и так любили поболтать.

      Последняя история Лугина Заозёрного была о кожемяке, который однажды решил жениться на арагузской графине. Уж так он её полюбил, что не мог ни есть, ни спать – всё думал только о ней.

      Но если иной бы только думал, наш удалец переплыл целый океан, чтобы ещё раз встретиться с ней. Он ходил по морю на ли-хоборских ушкуях. Он нанимался гребцом на галеры. Он переходил из города в город вместе со странствующим балаганом.

      Кожемяка познакомился со многими людьми. Ему доводилось говорить как с грубыми пиратами Диких островов, что без мата не могли связать и пары слов, так и с утончёнными грамотеями из Сатхаир Арда. Парень изучил разные языки и письменность чужестранцев. Он читал книги, за одно упоминание которых Храмовые скалы расправлялись без суда и следствия. И выучил наизусть те, о которых даже Великий Храм не имел ни малейшего понятия.

      Чем дальше шёл к своей графине кожемяка, тем отчётливее понимал, что на самом деле её не существует.

      Здесь Лугин нахмурился и помолчал. Потом, состроив весьма странную мину, старый философ опрокинул кружку себе в рот и допил вишнёвую настойку.

      Глухарь с домочадцами слушали развесив уши.

      А кожемяка из рассказа Лугина тем временем оказался в землях северян. Шумела бурная река Аро. На горизонте солнце отражалось и преломлялось причудливым образом в таинственных вершинах Нефритовых скал.

      Кожемяка жил в неведомых странах. Он учился ремёслам их обитателей. Он постигал мудрость разных народов. К тому моменту кожемяка перестал быть кожемякой и стал человеком. Это было основной его характеристикой и отличительной чертой.

      Человек продолжал наблюдать за другими людьми и постепенно пришёл к выводу, что вся его любовь к прекрасной графине – не более чем блажь. Это было не что иное, как результат слияния тяги к размножению, присущей всему живому, и романтических россказней, навязанных человеку с детства.

      Да и самой графини никогда не существовало. Человек любил лишь образ, что создал в своей голове. Сколько он видел-то её? Пару раз, когда знатные заморские гости прохаживались по местному рынку в поисках диковин.

      В графине воплотились все чаяния тогда ещё кожемяки о женской красе. И своей недостижимостью она была ещё притягательнее. Но помимо всего этого арагузская графиня стала воплощением всех чудесных рассказов о той – другой жизни. О чудесной и странной жизни заморских племён. О приключениях. Тайных и опасных знаниях. Вот чего на самом деле жаждал кожемяка!

      И человек вовремя это понял.

      Позже, когда много лет спустя, он всё-таки встретился с графиней, то понял, насколько был прав насчёт неё.