Груша цвела последний год. Алесь Минкевич

когда мы уже ехали обратно на автобусе, я прочёл в Википедии официальную версию гибели поэта: Янка Купала упал в лестничный пролёт между десятым и девятым этажами гостиницы. «Смерть была мгновенной».

      – Алёна, а что Купала делал в Москве? – после некоторого раздумья спросил я.

      – Начало сороковых…война началась, а Купалу, как члена Академии наук Беларуси, эвакуировали куда-то под Казань. Причём, сразу из Левков. Так что Левки стали последним местом в Беларуси в жизни поэта – он уезжал отсюда, когда уже Оршу бомбили. Там, под Казанью, он и прожил год. А накануне гибели вызвали его в Москву для подготовки к юбилею Якуба Коласа, – ответила Алёна и, немного помолчав, добавила: – всё верно говорил наш экскурсовод. Только одного недоставало в её рассказе…

      – Чего?

      – Того, что у всех, кто в тот вечер находился в компании Купалы, спецслужбы взяли подписки о неразглашении обстоятельств смерти. Вот только не все решили молчать до конца. Незадолго до смерти Глебка сказал, что это было убийство.

      – С чего бы властям было убивать Купалу? – искренне недоумевал я.

      – Что он такого плохого сделал им?

      – Я же тебе это уже рассказывала… время такое жуткое было. А Купала просто не вписывался в рамки системы, его отношения с ней всегда были, мягко говоря, непростыми… – начала Алёна.

      – Насколько непростыми?

      – Настолько, что ему пришлось совершить попытку самоубийства…

      – То есть? – опешил я.

      – Да, есть такой малоизвестный факт. Янка Купала, чтобы покончить с преследованиями и травлей его и его друзей, написал предсмертную записку, там объяснил свой поступок, а затем ударил себя ножом в бок, – ответила тётя.

      Этот насыщенный, полный открытий день, приключившийся в моей жизни более трёх лет назад, навсегда изменил меня. Подумать только, уже три года прошло, а я его до сих пор так чётко помню как вчерашний. Как мы по возвращении из Левков заглянули в музей Короткевича, как Алёна провела для меня экскурсию, как мы в точке буккросинга – она находилась в здании музея – обменяли тётушкин томик Есенина на «Чернобыльскую молитву», как я уставший (морально и физически) перед сном твёрдо для себя решил за два-три года осилить Алёнин список белорусских произведений. И я таки сдержал данное себе обещание.

      Вчера я снова приезжал к своей любимой тёте. И снова с букетом её любимых оранжевых гербер – за последний год это уже вошло в привычку. Впрочем, за последний год многое стало привычным: приезжать к ней каждый месяц, дарить цветы, видеть её только счастливой, разговаривать с ней. Она всё так же сохраняет каменное молчание и только искренне улыбается, глядя на меня с надгробного памятника. Алёна умерла осенью двадцатого. Признанная трагической случайностью смерть до сих пор не даёт мне покоя, созревшей занозой глубоко сидит в истощённой душе: почему не было очевидцев трагедии и почему Алёну хоронили в закрытом гробу.

      Когда-нибудь