От сессии до сессии. Николай Иванович Хрипков

сказал Толя. – Разве человек может работать в такой обстановке?

      – Ты что имеешь в виду? – спросил Миша. – Вообще-то я не согласен с тем, что женщина – не человек.

      – Ну, как мы в такую жару выполним этот идиотский план? Если только ценой своей жизни. Если бы у нас был ковер-самолет, который унес бы нас к теплому морю, где дует легкий бриз, обдувает наши загорелые стройные тела, на которые любуются проходящие мимо девушки. Кстати, Миша! Проходящие мимо девушки все как одна в бикини. Это очень смелые такие купальники, такие узкие голосочки яркой ткани.

      Он задел самую главную струну Мишиной души. Миша еле удержался, чтобы не застонать.

      – Улица Морская! Согласись, Майкл, какую богатую надо иметь фантазию, чтобы назвать одну из улиц Морской в селе, от которого до ближайшего Карского моря больше тысячи километров. Наверно, председателем сельского совета был моряк Северного флота.

      – Или дурак. Мне кажется, больше подходит мой вариант. Ну, назвали бы улицей Ленина и все дела. А если был бы умный, то назвал бы улицу Пыльной или Никудышной.

      – Ты пессимист. А почему бы ее не назвать улицей Красивых Парней. Представляешь, девушки всех стран мира стремились бы побывать здесь.

      – Заметь, Толя, ни одного человека. Только куры и свиньи бродят.

      – Ну, и мы, конечно.

      И тут же Толя похолодел. Это в такой-то жаркий день! Он понял, что допустил роковую ошибку, после чего должен был последовать бросок через бедро и удушающий прием. У Миши был юношеский разряд по вольной борьбе. Как-то он в одиночку раскидал пьяных парней, которые пришли в общежитие на девушек. Это задело Мишино достоинство.

      – Я это… ты не подумай, чего! Ты же сам сказал, что одни куры на улице и эти самые…

      Для Миши даже тарантул более благородное животное, чем свинья.

      – Сидеть целый день в душных избах, а вокруг тебя жужжат стаи мух, – стонал Толя. – Ну, за что нам такое? В чем мы провинилась? Миша! Может быть, ты согрешил? Ну, хотя бы мысленно?

      – И расспрашивать полуглухих старух, как у них называлось то, как у них называлось это. А они еще и песни запоют. Хорошо бы не поминальные плачи. Я тогда чокнусь. Им только дай повод, не остановишь. Своим-то деревенским они уже надоели. О прадедах начнут, о прапрапрадедах, о том, как раньше было хорошо, как все дружно жили. Воздух был чище и вода слаще, и девки строго блюли себя, и все работали чуть ли не с грудного возраста на сенокосе и на пашне, а не пялились в телевизор.

      – И нам еще писать придется, одновременно, вдвоем, – поддакнул Толя. – А потом расшифровывать свои каракули.

      – Нет! У меня красивый почерк. Он всем девушкам нравится. В человеке всё должно быть красиво.

      – И почему ты должен портить свой красивый почерк? Там же нужно всё быстро: ширк-ширк-ширк. Хорошее испортить ума не надо. А вот потом попробуй восстанови каллиграфию. Скоропись до добра не доведет.

      – Вот! Я уже сколько раз говорил! И всё, как о стену горох. Не хотят даже слушать! Живем в двадцатом веке. Дайте нам магнитофон. И все дела! Нажал и пошла работа! Есть же японские