Весна незнаемая. Елизавета Дворецкая

лучше Змея Горыныча.

      – Иди, иди! – настаивали другие. – А то сейчас дружину пришлет, всех подряд похватают, да всех в поруб! Хорошо, если весь конец не спалят! Ты у нас старший – иди, разговаривай. Скажи, что мы к тому буйству непричастные и княжий род завсегда уважаем…

      – Вот, помню, в тот год, когда Молнеслав княжить начал… – заводил какой-нибудь старик.

      Но на него досадливо махали руками: кровавые и смутные события полувековой давности не хотелось вспоминать, как не хотелось допустить мысли, что нечто подобное может повториться.

      – Ой, пропал сын, пропадет и муж у меня! – вопила Ракита, уже забыв, что сама вытолкала Громобоя на княжий двор чуть ли не силой. – Посадят моего старика, с него все взыщут! Ой, Матушка Макошь, Перун Праведный! Улада Благодетельница!

      – Сама ведь Громобоя к князю посылала! – отворачиваясь, ворчал Долгождан, ее старший родной сын. – Весь день гудела!

      – Посылала-то не на драку! – шипела в ответ Зарина. – Кто его просил княжича бить? Хоть бы ты удержал! Глядел, рот разиня!

      – Как же, удержишь его! – отвечал ей за брата Смиряка. – Кто бы сумел!

      Стемнело, близка была ночь, но о покое оставалось только мечтать. Во всем Кузнечном и во всех соседских концах скрипели двери, поблескивали огоньки лучин, поскрипывал снег под ногами, тянуло дымом и слышались негромкие, возбужденные и приглушенные тревогой голоса.

      – Да в святилище Громобой! – прямо посреди улицы рассказывал Солома, только что прибежавший из детинца. Несмотря на поздний час, его обступила плотная толпа мужчин, женщин, даже детей. – Сам Зней его укрыл и князю не отдает. Не отдам, говорит, сын Перуна тебе, княже, неподсуден! Говорит, он должен Перуну служить, а не тебе, потому его Перун сюда призвал, а тебя наказал, что ты его против судьбы хотел толкнуть! Во как сказал!

      – А князь что?

      – А князь что? Ну что… Из святилища-то он не возьмет.

      – Зней не отдаст! Уж сказал, так это как гора каменная! – обрадованно говорили одни.

      – А нам-то за него теперь отвечать? – возмущались другие. – Его Зней укрыл, а нас кто укроет?

      – А ему теперь так до седых волос в святилище сидеть? – вздыхали женщины. – А про виру-то правда?

      – Так князь сказал, – удрученно подтвердил Солома, поскольку с этой новостью даже его веселый нрав ничего не мог поделать. – За обиду…

      – Да мы за два года восемьдесят гривен не платим!

      – Закон такой! – вздыхали старики. – Еще при князе Остромысле вече решило: если посадский княжьего человека побьет, то платить десять гривен.

      – Так десять! Не восемьдесят! – гудели кузнецы. – Нет такого закона, чтобы две годовых подати драть!

      – А княжеских братьев бить закон есть? Ты мне скажи – есть?

      До ночи кузнецы так и этак толковали, но идти к князю прямо сейчас духу не хватило. Лучше завтра. За ночь княжеский гнев хоть немного поостынет, а тем временем может явиться хоть какое-то средство поправить дело.

      Наутро