Счастливая сколопендра. Сергей Конышев

неделю ехать с ней в Крым, Лисью бухту около Коктебеля. Ещё позавчера у нас с ней всё было серьёзно. А вчера она мне позвонила и сказала, что нам лучше расстаться.

      Пауза.

      – Почему же она так решила? – логично спросил я.

      – Просто, – Фидель пожал плечами.

      – Просто так даже мухи не трахаются! – возразил я и потребовал конкретного ответа. – Почему? Говори. Чистосердечное признание облегчает душу.

      – Почему-почему, потому что она встретила другого! Какого-то альпиниста, ёбаного Лёшку! – выкрикнул Иуда, и дальше его речь размазалась картофельным пюре по тарелке.

      Фидель распустил нюни: рефлексировал и корил себя, утверждая, что он сам во всём виноват, погубил их отношения, а Клава оказалась во всём права. Святая, непорочная Клава!

      – Теперь мне только одна дорога – на помойку, а лучше – к дровам: чурбанам и прочим опилкам. Клава мне прямо так и сказала: что я туп и неотёсан, как дерево, что я для неё слишком лоховат и обычен.

      – Прямо так и выдала? – удивился я, а про себя подумал: какие жестокие, бессердечные слова. Откуда в девушке столько желчи?

      – Конечно-конечно! Так и сказала, – шёпот Фиделя стал напряжённым. – Гадина она! Гадина поганая!

      – Что?

      – Мымра-мымра! Мымра! – рявкал он. – Мымра она и гадина!

      Фидель будто принял слабительного: его словесный запор прорвался.

      – Шлюха клубная! Она никогда меня не понимала! Постоянно таскала по этим вонючим дискотекам. А мне они на хер не нужны! Я обычные места люблю! Парки, пляжи и бульвары. И людей я обычных люблю, а не всяких хитро сделанных! Поваров я люблю, слесарей и парикмахеров. С ними хоть разговоры понятные вести можно! А из тех, у кого высшее образование, так я только с тобой, Серёга, и общаюсь.

      – Серьёзно? – не поверил я.

      – Конечно-конечно. У нас в похоронном бюро все или после техникума, или сразу после школы. Один я с вышкой.

      Помолчали. Я сходил за вторым сидром, а Иуда подлил себе иван-чая. Выражение его лица стало трагическим. Он всем видом показывал, что не прочь поговорить ещё и ему обязательно нужно облегчить душу. Его желание мне было вполне понятно: я и сам чувствовал нечто подобное, когда меня бросали девушки. Выговориться в такой ситуации очень важно, возможно, даже жизненно необходимо.

      – Чего грустишь, товарищ? – шутливо спросил я, чтобы подтолкнуть Фиделя к исповеди, и даже процитировал Пушкина: – Чего тебе надобно, старче? Я – твоя золотая рыбка. Говори!

      Иуда печально посмотрел на меня с выражением «шутки тут неуместны».

      – Клава-Клава! Серёга, я очень любил Клаву. Больше всего на свете. И так ждал этого отпуска в Крыму.

      Его лицо сжалось в комок боли, и он прошептал:

      – Нет-нет. Я не могу больше. Я сегодня непременно повешусь. Душа разрывается. Нет мочи терпеть. Нет!

      Я глотнул сидра и громко стукнул бокалом о стол.

      – Запрещаю умирать! – приказал я.

      – Ок-ок! – Фидель неожиданно быстро согласился, но потребовал альтернативу смерти. – Что же мне теперь делать? Мне не хочется