Дневник официантки: В поисках дома. Елизавета Малых

унитазом висела табличка, гласившая: «Данное белое творение – трон, относись к нему с уважением». Во всех ресторанах служебный туалет увешан табличками с нелепыми надписями от номинала штрафов, до непристойных шуток. Удивительно, всем катастрофически не хватает уединения и развлечений, но даже в туалете через таблички продолжается токсичный диалог с коллегами. Размотала рулон бумаги до середины, аккуратно разложила его на сидушке, чтобы посмотреть, как это выглядит. Кто-то нетерпеливый и жаждущий одиночества выключил мне свет, пришлось наощупь добираться до выхода из комнаты уединения. Я прислушалась, поджидая, когда отойдут от двери, и вышла.

      Гостей в зале не было. С четырех до шести можно немного подышать, облокотившись на барную стойку, чтобы не так сильно ныли ноги, молча заняться чем-нибудь спокойным, рутинным, например, складыванием салфеток или натиркой приборов. Я выбрала бокалы – они требуют предельной концентрации, а значит, можно ненадолго выпасть из жизни ресторанного муравейника, спрятаться от НачОхра.

      Звон. Звон. Звон. Звон бокалов из стекла, качественной подделки под хрусталь. Они звенят опьяняюще весело. Звон праздника. Созыв друзей. Звон счастья. Сворачиваю квадратную накрахмаленную салфетку пополам. Схватываю ее с концов. Бокалы еще звенят, а капли на их теле ловят свет от диодов. Они звенят и отдыхают, они еще не знают, что будет дальше. Ножку бокала обхватываю одним концом салфетки, пузико бокала помещаю на другой конец салфетки между большим и указательным пальцами. Зажимаю, большой палец оказывается внутри пузика, проворачиваю бокал. Он больше не звенит. Он поет и хрустит. Хрустит как крекер. Он ломается. Вот тебе и хрусталь. Бокал будто укусили. Отломали ровные кусочки. Укусил кто-то и мою зарплату. «Бой посуды! Бой посуды! Бой посуды!» Как сирены завыли. Звон превратился в хруст, а хруст превратился в штраф.

      Рядом со мной сидит за кассой маленькая женщина, кореяночка Валя. Всем дают русские имена, они внушают доверие. Валю не видно из-за барной стойки. Лишь ее черная макушка, как холмик, торчит над сосновой столешницей и переливается на свету. Чем мимолетнее связь с деньгами, тем охотнее люди платят. Не удивлюсь, если скоро построят погреб, куда упрячут кассу, сейф и эту корейскую женщину. НачОхр любит Валю, она пахнет деньгами, маленькая и не путается под ногами, а в её анкетной графе «желаемый доход» стоит: «Не больше тридцати пяти тысяч».

      Светильники над баром развивают светобоязнь. Они призваны просвечивать насквозь посуду, чтобы она становилась в ловких руках натирщика соблазняюще пустой и чистой. Но, кажется, они просвечивают мои ребра. Валя смотрит на меня, я заворачиваю осколки. Они давно меня не ранят, нельзя повредить то, что итак сломано.

      – Опять ты за свое, может хватит? – Валя достала бумажку из-под тяжелой кассы. Записала красивым почерком: «Оля – минус 300 рублей». Я почувствовала запах кислой капусты из ее рта. Кажется, на корейском это блюдо называется «Кимчи». Валя ежедневно ест его на обед из стеклянной баночки, которую хранит в сейфе с ночной выручкой.

      Подошла