Былинки. Юрий Каранин

Вместо «Р» у нее всегда «Л» выходила – да так четко, что все, от мала и до велика, зовут ее только Малинкой. Даже в то лето, когда ее привезли в дачный поселок, а правильней, в деревню, поневоле превратившуюся в дачный поселок, совсем другим человеком.

      Совсем другой. Я, например, три месяца заикался, когда меня напугала соседская собака. А Марина, наоборот, букву «Р» обрела, так еще такую чистую, что диву можно даваться. Хотя и Чертенком, и Малинкой так и осталась. И слезы у нее все так те близко к глазам обитали. Но она, как бы, сразу стала взрослой-взрослой. И среди парней началось пока еще скрытое соперничество.

      2. Слоник…

      Толька – Звездная Медведица, как и все мальчишки в Мире, не может терпеть девичьих слез, хотя дернуть кого-нибудь за косу – к этому руки, как и у всех, у него сами тянулись. А, если учесть, что он старше самого старшего из нашей дюжины на год, и сильнее, соответственно, то и авторитет его был непререкаем. К тому же, он обзавелся старшим братом, который печатал в «Пионерской правде» и в «Костре», кажется, разные там граммы. Мегаграммы, например. Это такие, когда из слова заменой одной буквы на другую другое слова получается. И дальше – по цепочке. Валера и меня к этому уже год приучает, но для этого надо много слов знать, как Академик, как минимум. Академик – это Веня Зорин. Этот, в отличие от остальных умудряется возвращаться домой даже с чистыми руками и без прорех на одежде, за что его всегда нам в пример ставят. А еще он – круглый отличник. И только мы знаем, каким он бывает отличником, когда нашкодить случается, трико, например, узлом завязать, или в брюки лягушку посадить, да мало лм, как можно шкоду сотворить. Но это не мешает нам называть его Академиком, – правда, со «смыслом», – потому что он читает толстые словари, и знает много, чего. А еще говорит убедительно.

      Я так не могу. Звездная Медведица – тоже. Почему я о нем, а не о Малинке? Потому, что единственное, – перед, чем он всегда пасует, – так, это Маринкины слезы.

      Он и сейчас был готов спасовать, но слишком уж натурально Маринка слезы лить умеет.

      А Маринка сейчас – словно туча недельной давности: льет и льет, льет и льет.

      – Долго еще будешь мокроту разводить? Дрова подмочим, – погонят нас отсюда.– Но ничего нового мы от него, конечно, не услышали. Услышала бы Маринка. Обычно она снисходительно фыркала: «Смотри, как бы сам не подмочил», но сегодня она только увеличила слякоть.

      Да так, что и остальные не выдержали. Остальные – это десять человек, или, по-вашему, – дюжина, если добавить к нам Тольку и Марину. Сначала «во впереглядку поиграли», затем Академика поперед вытолкнули. – Выручай. – И он не за словами в карман полез. – Мариночка, может, хватит, в конце концов? Или решила до конца над нами потешаться?

      – Чего-чего? – Опешила Маринка. – Потешаться? Эх, вы, лопухи несчастные! Потешаться, говоришь? Сидите тут, и ничего не знаете. – Не помог, получается, Академик, – слезы пуще прежнего – и я так прикинул, – больше чем в три струи,