«Нехороший» дедушка. Михаил Попов

рухнуть на колени, но конвоир бдительно не дал, приподнял руку. Вдумчиво докурил сигарету.

      – Ладно. Но учти: только до утра. Пока начальства нет.

      – Ой, спасибо-спасибочки, сколько я тебе, то есть вам…

      – Да ладно, что мы – не люди…

      Люди! люди!! – восторженно соглашался я, пока меня вели в другую камеру. Зачем на них наговаривают, и я сам, грешен, бывало, наговаривал, да еще как. Что, мол, страна у нас оккупирована ментами, что бойся человека в серой форме, что опричники они. Вот пожалуйста: человек, усталый человек в форме, проникся, пожалел, реально поможет.

      Новая камера тоже была двухместной, и условия там тоже были не идеальны. На нижней койке лежал человек в майке и курил. Дым мы перетерпим.

      – Здравствуйте, – сказал я и полез на второй этаж, чтобы пасть на матрас – забудемся, быть может, тревожным сном.

      – Тебя как зовут? – спросили снизу. Голос значительный, бывалый, и я, хоть мне и не хотелось следить тут своим именем, назвался.

      – Выпить хочешь?

      Выпить хотелось, я был в том состоянии, когда прошлое опьянение уже схлынуло полностью, но оставило многочисленные шероховатости в нервной системе. Пожалуй, и не заснешь. Одно только тревожило: что угощают в тюрьме. Чем отдариваться в случае чего? У меня прочно сидело в сознании, что тюремные правила заковыристы и поработительны. Вход рубль, выход – два.

      Внизу уже булькало, и донесся запах коньяка.

      – Слазь.

      В камере имелся табурет. Хозяин нижней койки усадил меня напротив и протянул стакан и кусок лимона. Даже в полумраке камеры можно было рассмотреть, что он не выглядит уркаганом и рецидивистом. Ни наколок, ни специфических манер. Просто крупный мужчина в домашней майке и трениках. Почему он на нарах?

      А, подумал я, и выпил. Сжевал лимон вместе с коркой. Он тоже выпил.

      – Слушай, это из-за тебя тут все с ума посходили?

      – Из-за меня, – кивнул я и усмехнулся. Я вдруг стал чувствовать не свою особую неудачливость, а наоборот, свой в каком-то смысле привилегированный статус. Так, наверно, ощущает себя носитель самой редкой болезни в больнице.

      – А что ты натворил-то?

      Коньяк снова бесшумно маслянисто скапливался на дне стакана.

      – В том-то и дело, что ничего! Ни за что закрыли.

      – Все так говорят, но так не бывает, чтобы совсем ни за что.

      На секунду я замер, понимая, что стал участником какого-то архетипического тюремного разговора. Сколько миллионов людей подобным образом отвечало на подобные вопросы! Но эти родимые пятна рефлексии легко смываются коньяком.

      – Бывает. Привез я сюда в отделение старичка, бухнулся он тут на колени перед одним майором, а через пару дней майора того раздавило самосвалом.

      Сокамерник тоже выпил.

      – Слышал я эту историю.

      – Ну вот. Я только шоферил ни сном, ни духом, а меня цап – сообщник. – Я захихикал, прикладывая к виску стакан.

      – История какая-то мутная, – задумчиво проговорил человек в майке, откидываясь на подушку. – Меня Николаем зовут.

      – Очень приятно.

      – Я слышал,