В тихом омуте. Книга 1. Трилогия. Александр Леонидович Миронов

проделала это, и тщательно. Но та процедура помогла лишь на какие-то минуты. Стоило выйти из душевой, Машу вновь охватывало состояния омерзения. Словно в воздухе витали неосязаемые пылинки и подтравливали сознание. Казалось, вокруг неё создалась обволакивающая плотная аура, и она преследовала, удушала, угнетала. Маше хотелось бежать из этого цеха, завода. Вынырнуть как можно скорее из этой удушающей атмосферы. Но куда убежишь от самой себя? От стыда и унижения? Сознание этого не даст, память…

      Она едва успела на служебный автобус. И это к лучшему. Не пришлось болтать с работницами, перетирать чьи-то косточки, когда свои, кажутся, обнажены и торчат сквозь одежду. И было не до смеха, не до разговоров. Было вообще не до чего, ни до самой жизни. Если бы не дочь, она бы, наверное, умерла, оставшись в той комнатке одна.

      Филипп, проявляя приливы нежности, чувственности, целуя её, на прощание сказал:

      – Приводи себя в порядок и чеши домой. В пультовую не заходи.

      Она осталась одна, среди старых фуфаек на широкой лавке. Среди всей этой мерзости запустения. Среди разбросанных березовых прутьев от мётел на полу. Их привозили в цех для уборки помещения и территории, складировали сюда.

      Кроме спавшего в ней жара возбуждения, наступил такой прилив презрения к себе, что, казалось, из такой грязной ямы есть лишь один выход – нырнуть в бункер головой и лететь вместе с отсевом в мельницу под била на измол. Никто не найдёт, и никто не узнает, где она и о тех чувствах, какие переживает её душа и поруганное тело.

      И она, охваченная тем чувством, была готова на этот шаг. Но в ней толкнулась… любовь к маленькому существу, толкнулась смехом. Почему-то дочка именно смехом, заливистым, звонким предстала перед ней. И он отозвался в душе малиновым звоном, как поётся в песне. Он и удержал, приклеил к лавке.

      Среди сумбура и хаоса мыслей и чувств одна лишь мысль теперь ею владела – бежать! Бежать из этого кошмара.

      Этот порыв и двигал. Но слишком след явственный, слишком вязкий. Не-ет, больше она сюда ни ногой…

      Автобус был, как всегда переполнен. Машу, когда она протискивалась в него, протолкнули почти в середину салона, где она нашла поручень и ухватилась за него. Встала возле сидения. Но тут же ей захотелось от него отдалиться и ввернуться в толпу – у окна на спаренном сидении увидела свекровь! Та смотрела в окно и не заметила Машу.

      И Маша тоже поспешила её не заметить. Откуда она? Ведь должна быть на работе, сама же Сашу предупредила, что не сможет с внучкой посидеть до прихода Маши, а тут сидит в автобусе и едет в посёлок. Тут такое из-за этого пришлось пережить, а она сидит себе преспокойненько, в окошечко поглядывает. Ведь не иначе как к ним едет. Неужто нельзя было позвонить, сообщить! Ни ей, так Саше на работу…

      В Маше волной поднялось возмущение, смешанное с обидой.

      Отошла она от этого сидения и из-за внутреннего испуга. Побоялась, что Галина Васильевна может по её состоянию, узнать приключившееся с ней несчастье. Казалось, стыд и позор на ней