Моран дивий. Стезя. Анна Осьмак

вместо того, чтобы матери помогать.

      – Ладно тебе, отец, – отмахнулась его жена, расставляя на столе блюда с жареными пирожками. – Что ж мальчиков на весь день припахать? Они и так мне сегодня хорошо помогли. Пусть развлекутся, дело молодое.

      Когда мы все расселись за столом и опрокинули над бокалами запотевший кувшин с домашним квасом, на пороге беседки, в обрамлении виноградных листьев, на фоне вечереющего неба возник он.

      Маленький, коренастый дедок с белой всклокоченной бородой и редким белый пухом на лысеющей голове. Подкрашенный закатным солнцем сзади, пух создавал вокруг его головы сияющий розовый нимб. Который совершенно не сочетался с сердитой физиономией новоприбывшего и его лохматыми насупленными бровями. Одет старичок был в огромную растянутую и вылинявшую футболку с надписью "Hawai-1959", подпоясанную бечёвкой, и такие же старые заношенные широкие джинсы, висящие на нём мешком. Образ довершали босые коричневые ступни с заскорузлыми пальцами, торчащими в разные стороны.

      Я подумал, что обувь он, наверное, не носит, потому что такие пальцы ни в какие башмаки не засунешь. А, может, наоборот, – они такие есть, потому что никогда не знали никакой обуви. Вот ведь я читал, что отпечаток ступни дикаря всегда можно отличить от отпечатка ноги цивилизованного человека именно по деформации пальцев – у первого абсолютной свободой, у второго веригами обуви…

      Мои занимательные размышления были прерваны более чем странным поведением хозяев.

      Тётя Мила вышла из-за стола и низко поклонилась гостю:

      – Мы рады тебе, дедушко. Проходи за стол, откушай с нами.

      Отец с сыном тоже раскланялись – почтительно и с достоинством. И уселись лишь после того, как сердитый старичок прошлёпал к столу и взгромоздился на почётное место напротив хозяина.

      Только теперь я с удивлением заметил, что на этом месте уже стояли столовые приборы. Его ждали? Почему же сели ужинать не дождавшись? Может, считали его явление возможным, но не обязательным? Впрочем, это, наверное, не важно.

      – Здорово, здорово, моя черноброва, – буркнул дед. – Дай боже, чтоб всё было гоже, и мир тому, кто в этом дому. Налей-ка мне, Милка, лапши. Не давиться же твоими пирожками всухомятку.

      Он мелко зажевал, прихлёбывая с ложки и бросая поверх неё сердитые взгляды в мою сторону.

      – Что наша деваха – скоро что ли приезжает? – осведомился он у меня.

      – Завтра ждем, – поспешно ответила хозяйка.

      – Плохо, – сказал дедок мне назидательно. – Очень плохо, когда яська надолго уезжает, моры начинают беспокоиться.

      – Дедушко! – воскликнула тётя Мила. – Ну что ты такое говоришь! У нас ведь гость – разве не видишь?

      – Гость?! – возопил неожиданно дед, потрясая ложкой. – Ах, у вас гость, ядрит его за ногу! Вот оно что! Знал я, всегда знал и говорил, что нечего Тимошке в городе делать. Притащит оттуда какую-нибудь заразу! И вот те на: вчера слышу – уже тащит. Кого, думаю? Может, девку себе припёр из города с резиновыми сиськами? Может, идейками