Моран дивий. Стезя. Анна Осьмак

наполненная поскрипываниями, потрескиваниями, шорохами и вздохами казалась живой и осязаемой.

      Кот обогнул меня на лестнице, остановился посреди кухни и скрипуче мявкнул. В его глазах сверкнула луна.

      В кухне кто-то был. Кто-то сидел за столом. Его тёмный силуэт я видел совершенно отчётливо.

      – Далеко собрался? – прошелестела темнота и захихикала.

      – А, это вы, – я подавил вздох облегчения. Напугал старый хрыч.

      – Мы это, мы, – согласился хрыч. – Что, не спится, касатик? Вроде совестью в твоём возрасте мучаться ещё рано…

      На моём конце стола вспыхнула свечка (о чёрт! как он это проделал?) Жёлтый огонёк, несмотря на свои скромные размеры, немедленно преобразил комнату, разогнав лунные призрачные тени, резко разграничил свет и тьму. На их границе сидел давешний дед. Он больше не супил бровей, а улыбался в бороду, но улыбка его доверия почему-то не внушала. Взгляд его казался острым и настороженным.

      – Я хотел покурить во дворе.

      Дед пожевал губами.

      – Курить – здоровью вредить. Особенно сейчас. Не надо тебе выходить из дому, Митенька. Пока ворота открыты.

      – Послушай, дед, какие ещё ворота? – я почувствовал, что снова начинаю злиться. – Что здесь у вас происходит? Где Тим?

      – Фу ты ну ты! – возмутился дед. – Припекло, малец? Посыпал вопросами как горохом. Никакого понятия у нынешней молодёжи о подобающем. Разве ж в раньшее время кто осмеливался требовать с нас ответа? – обратился он за поддержкой к Коту. – Только с разрешением, да с подношением, да со всем уважением. А сейчас, значится, стоит тут этот сверчок посередь чужой хаты и голосит посередь ночи: кто? да где? да почему? Что голосишь-то? Ничего с тобой пока не случилось. Ешь, да спишь, да девок щупаешь. А мы с Котиком сиди охраняй тебя, дурака, чтобы и дальше мог тем же заниматься. Оберегай его, понимаешь, от себя самого. Если бы Милка не попросила, сам бы я сроду не озаботился!..

      Дед надулся. Кот проскрежетал что-то в знак поддержки и уставился на меня с совершенно людоедским интересом.

      От подобной отповеди я растерялся. Что за чёртов дед! В кухне повисло тягостное молчание. Наконец, дед отмер, покосился на меня и вздохнул:

      – По-моему, ни беса он не понял, – пожаловался Коту.

      – Ну что, анчутка, стоишь, таращишься? – это уж мне. – Хочешь задать вопрос, обратись, как подобает, поднеси что-то своё, попроси о милости.

      Изо всех сил сдерживая клокотавшее во мне бешенство, я дурашливо поклонился сначала деду, потом коту:

      – Не прогневайся, дедушка, не вели казнить, вели спросить. Потому как сна лишился я от непоняток, кои в сём славном дому и окрест него деются. Просвети глупого, не дай помереть от любопытства, да в неведении. Да! и прими чем богаты в благодарность за терпение и ласку.

      Я шагнул к нему, протягивая сигареты.

      Деду, по-моему, моя речь понравилась. Он сидел, напыжившись от осознания своей важности, подношение принял благосклонно. Вытащил сигарету из пачки, засунул в рот целиком и стал жевать ее, со