Берегиня. Андрей Гончаров

водные процедуры шумным фырканьем (да так, что брызги воды летели во все стороны). Растерев полотенцем лицо, побрёл в дом, махнув с порога: «Заноси…»

      – Держите, – спустя полчаса он вынес спящего волчонка и передал Алёше. – Девчушка здоровая, месяцев шесть-семь от роду. Ухоженная.

      – В каком смысле ухоженная? – Глаза Ивана Даниловича округлились.

      – В прямом. Животина домашняя. Шерсть чистая, без всяких там мандавошек, и псиной не воняет, что странно. Не знал я, Иван, что ты волка решил приручить.

      – Чего несёшь-то? Мы её в полдень в лесу из капкана вынули.

      – Говорю, что вижу. Я хоть и с похмела, а глазам своим верю. Домашняя она. Вот те крест. – Ветеринар перекрестился. – И это, давайте топайте отседова. Без вас голова гудит.

      – Я своим глазам тоже верю. Ладно, чего попусту языком молоть, спасибо тебе. Пошли, Алёша.

      – Деда, ты же говорил, что волка нельзя приручить. Как она может быть домашней?

      – Слушай ты его больше. Сам же видишь – с бодуна человек, вот и несёт чёрт знает что!

      С той самой минуты, как маленькую волчицу принесли домой, Алёша не отходил от неё ни на шаг. Даже спать улёгся на полу, рядом с ней, стащив с печи тяжёлый овчинный тулуп.

      Как стемнело, дед, расположившись в сенях, разобрал ружьё и не торопясь принялся его чистить, оставив дверь в кухню открытой. Алёша мирно сопел на полу, обняв пациентку, жалобное поскуливание которой то и дело нарушало тишину ночи.

      «А ведь сосед прав, – подумалось вдруг мужчине, убелённому сединами, украдкой приглядывающему за спящими детьми, – необычного волчонка мы приютили: шёрстка у неё действительно ухоженная и цвет глаз не жёлто-коричневый, как у её сородичей, а серо-зелёный. Чертовщина какая-то».

      За входной дверью едва слышно скрипнули ступеньки широкой лестницы, ведущей на крыльцо. Старик напрягся и замер. Не показалось. Кто-то крадучись подошёл к двери. Остановился. Незваному гостю ничто не мешало толкнуть незапертую дверь и беспрепятственно войти в сени, но он не стал этого делать – наверное, выжидал, прислушиваясь к звукам внутри дома. Будучи не робкого десятка, Иван Данилович беззвучно скользнул к двери и, вместо того чтобы задвинуть засов, рывком открыл её. Никого. Вышел на крыльцо. Ни души. Нарождающаяся луна, висевшая в небе холодным блином, надкушенным с левого бока, освещала двор не хуже фонаря, и если бы незнакомцу удалось каким-то невероятным образом ретироваться с крыльца, услышав шевеление хозяина дома за дверью, то лунный свет высветил бы его спину по пути к калитке. Но дорожка к ней также была пуста. Засов калитки был заперт, что совершенно невозможно сделать снаружи без ключа.

      «Чертовщина какая-то, – второй раз за вечер подумалось Ивану Даниловичу. – Не могло же мне почудиться».

      Неспешно спускаясь по лестнице, он задержался на нижних двух половицах ступеней, которые, как обычно, послушно отозвались знакомым скрипом, приняв на себя вес человека. Подошёл к калитке,