Даль весенняя. Евгений Павлович Молостов

быть сбитым. Но сбивать-то тогда нечем было. Вблизи Ленинского завода не было зениток. В наших краях тоже. Но наш однодеревенец Василий Ляпин в то время был на смене там и видел эту бомбежку. Он утверждал, что в самолет стреляли и пули отскакивали рикошетом.

      Не знаю как в городе, а у нас, по свидетельству старожилов Михаила Федоровича Грозного, Анастасии Павловны Каляскиной, Александры Алексеевны Горячевой и других, зенитки и прожектора поставили после этой бомбежки в 1942 году – зенитки за деревней Анкудиновка, недалеко от лесной сторожки, и на Лысой горе, напротив деревни Подновье. А при нашей деревне Новопокровское установили в двух местах (с кузнечихинской стороны и с утечинской) прожектора.

      Мне, шестилетнему ребенку, запомнилась особенно одна страшная летняя ночь. Тогда один за другим летели фашистские стервятники бомбить Горький. Мы, дети, прижавшись со всех сторон к матери, сидели, как цыплята вокруг клушки, у своей избы, со страхом наблюдая, как прожектора с разных сторон выискивали летящие высоко в небе немецкие бомбовозы. А зенитки стреляли в них. То ли от выстрелов зениток, то ли от взрывов бомб наш пятистенный крепкий дом то и дело вздрагивал. Мама шептала молитвы и крестилась. А мы крепко-крепко прижимались к ней.

      Нам, жителям, от местных властей был дан приказ, чтобы мы сзади дворов вырыли ямы, как бомбоубежища, и укрывались в них от авиабомб. Яма была вырыта и у нас. Покрыли ее длинным железным листом. Но мы не сидели в ней. Боялись. Мать говорила: «Упадет рядом бомба – и нас может завалить землей. А тут, у избы, все на виду. Самолет будет лететь на нас – убежим». Днем эта яма служила нам, детям, для игр. Мы друг от друга прятались в ней. Перепрыгивали через нее.

      Еще я помню, как в Дубничках (это поле учхоза, где поперек него растет полоса дубков) с немецкого самолета был сброшен большой фонарь. В народе его называли паникадило. Может быть, еще сбрасывали в том месте фонари, потому что там было светло почти до утра. Некоторые говорили, что в ту ночь высадили шпиона и якобы при свете ему было легче ориентироваться в незнакомой стороне. Утром я услышал, что на том поле нашли парашют из шелка.

      Днем казалось не так страшно. Люди ходили на работу. Разговаривали во весь голос между собой.

      Через три дома от нас у Егора Лялина в молельной жили прожектористы. Они все любили меня. Я хорошо помню лейтенанта Ваню Черевко. Он дружил с нашей семьей. Часто ходил к нам. Я был крепким мальчиком. Мать надевала на меня короткие штанишки, красивую рубашку, на кудрявую голову красную пилотку с белой кисточкой. Ваня Черевко брал меня на руки и поднимал высоко, приговаривая: «Ты бутуз, Женько!»

      А когда в молельной ставили кино (там иконы были вынесены), девушки-прожектористки брали меня с собой. Помню, я сидел у одной на руках. Фильм показывали про войну. Как сейчас помню: мужчины (наверное, партизаны) держат длинные винтовки за штыки, приклады их касаются земли. Кино смотрели не все. Некоторые в это время стояли на посту.

      Я часто думаю о том, что немецкие самолеты могли наши деревни вообще стереть с лица