Шмуц. Фелиция Берлинер

девушка. – Как ты находишь своих, – она указывает на длинную темную юбку Рейзл.

      – Я не гойта, я хасидиш, – говорит Рейзл. Все смеются, щеки Рейзл наливаются красным.

      – Мы про тебя знаем, – говорит гойта-гот. – Вы, считай, главные в Бруклине. И на шоу Опры были хасидим. Опра ваших любит.

      Рейзл молчит. Она не собирается спрашивать, что такое «Опра» и что у нее за шоу.

      – Я Сэм, – говорит гойта-гот. – А это – Спарк и Курт, – она указывает на людей за столом.

      Оба что-то бормочут. Новые знакомства всегда тревожны для Рейзл, потому что она не пожимает руки парням. Но эти не протягивают рук, а делают какой-то жест пальцами, так что Рейзл вообще не приходится их трогать; ее не ставят перед выбором.

      На столе между ребятами лежит телефон. Из него выходит белый раздвоенный провод, один конец которого входит в ухо Курта, другой – в ухо Спарка. Их тела пульсируют, они опираются плечами друг на друга, будто вот-вот упадут.

      Сэм водружает на стол большую поношенную сумку. Сумка обвешена металлическими цепями, на застежке – большой серебряный крест. При его виде Рейзл инстинктивно ежится. Сэм этого не замечает, продолжая внимательно и безрезультатно копаться в сумке.

      – Как жрать-то хочется, – говорит Сэм.

      Рейзл достает свой обед и предлагает Сэм свою ложку.

      – А что там у тебя? – спрашивает Сэм, указывая на термос.

      – Чолнт[24], – говорит Рейзл.

      Оказывается, гойты-готы обожают чолнт.

      – Чили по-еврейски, – говорит Спарк.

      – Смотри, там картошка. Это ирландско-еврейское рагу, – говорит Курт.

      Сэм усердно работает стальной ложкой Рейзл, принесенной из дома. Остальные находят пластиковые приборы и присоединяются к пиру.

      – Что это за сосиски? – спрашивает Курт.

      Этого Рейзл не знает. Просто мамины кишке[25]: мука, жир, перец, паприка.

      Они уплетают кусок за куском, нежное мясо с ребрышек, фасоль и ячменные семена, блестящие после готовки с мозговыми костями и золотистой картошкой, приправленные луком, чесноком и паприкой.

      – А ты сама не будешь? – спрашивает Сэм.

      Рейзл кивает, но она не уверена. Ей можно есть с ними? Можно при них произносить браху?[26] Разве это не то же, что молиться в метро, по дороге на учебу, анонимный давенер в окружении гойим? Нет, они все заметят, что она шевелит губами, может, решат, что она сумасшедшая, если она начнет читать благословение при них.

      Так что Рейзл просто смотрит – пока они поедают ее обед, она поедает их глазами. На Сэм висит тяжелая цепь с ключами. Ее глаза обведены черным карандашом, но они сами мягкие, карие, светящиеся голодом. Ее волосы, выкрашенные в смелый иссиня-черный, гладко лежат на одном плече, другая часть головы коротко острижена. Под белой пудрой на щеках проглядывают веснушки, из-за которых она выглядит довольно невинно, а не как призрак.

      В левой ноздре Сэм блестит сережка-гвоздик, а внизу по центру носа – колечко. В брови

24

Традиционное еврейское субботнее горячее блюдо, то есть блюдо на Шаббат, приготовленное из мяса, овощей, крупы и фасоли.

25

На идише означает «кишка, оболочка», которая дала название блюду.

26

Благословение.