Бисмарк. Русская любовь железного канцлера. Эдуард Тополь

двадцать первом году, и три года солдат находится под ружьем, а потом его отпускают в резерв и требуют только в случае войны или больших маневров. Но в запасе, то есть в ополчении, он все равно находится до пятидесяти лет. Как ваши ушки? Еще не свернулись?

      – Нет. Я слушаю…

      – Однако население Пруссии постоянно растет и дает все больше рекрутов. В 1815 году нас было десять миллионов, а сейчас уже больше семнадцати! Поэтому король и мой друг Роон, военный министр, решили реформировать армию, чтобы срок службы в войсках был несколько увеличен, а в резерве, сообразно с этим, – сокращен, и пожилые люди вообще от службы освободились. Как вы считаете, это логично?

      Кэтти посмотрела на Николая, а потом сказала:

      – Н-ну, думаю, что да…

      – Я тоже так считаю, – сказал Бисмарк. – Но любая реформа требует денег, особенно – если численность регулярных войск увеличивается, и в прошлом году король представил в парламент бюджет на восемь с половиной миллионов талеров больше, чем обычно. Однако социалисты и прогрессисты, которых в нашем парламенте теперь большинство, бюджет урезали на полтора миллиона, а в этом году грозят вообще не дать никаких денег. Голосование будет вот-вот, в сентябре, и, если это случится, что, вы думаете, сделает король?

      – Я… я не знаю… – и Кэтти снова посмотрела на Николая.

      Николай, конечно, был в курсе всего, что происходит в Берлине.

      – Боюсь, Вильгельм отречется от власти, – произнес он.

      – Вот именно, – сказал Бисмарк. – И этим подаст дурной пример всем социалистам Европы от Лондона до Москвы! Они решат, что таким образом могут избавиться от всех монархов!

      – А вы роялист? – спросила Катарина.

      – До мозга костей! – подтвердил Бисмарк.

      14

      Вечером, когда солнце опускается в море, а луна поднимается из-за Пиренеев, Бисмарк и Орловы если не верхом, то пешком гуляют по променаду. При этом Кэтти, разыгрывая расфуфыренных барынь, одевается так просто, что они смотрят на нее свысока и презрительно отворачиваются. И когда очередная напыщенная дура, сравнив одетого, как денди, Николая с этой «простушкой», явно приняла ее за содержанку и смерила уничижительным взглядом, Николай поддержал розыгрыш, сказав как можно громче:

      – Ничего, мон амур! Завтра я куплю тебе выходное платье!

      Кэтти засмеялась, а Бисмарк оживился:

      – Кстати, про слово «ничего». В Санкт-Петербурге я брал уроки русского у одного вашего студента. Замечательный учитель, но все равно он не смог мне объяснить это понятие. Почему в ста разных случаях вы говорите «ничего». «Я вас обидел?» – «Ничего». «Вы проголодались?» – «Ничего». «Как вы живете?» – «Ничего». Но ведь ничего – это пустота, nothing!

      Николай бессильно развел руками, а Бисмарк сказал:

      – Кэтти, вы спрашивали, понравилось ли мне в России? Смотрите…

      И Бисмарк показал им свой железный, сделанный им еще в Петербурге из ружейного шомпола, перстень, на котором по-русски было выгравировано: «НИЧЕГО».

      – Это моя память о России.