Под красной крышей. Юлия Лавряшина

харкнул?

      – Все норм.

      – Ага, да.

      Теперь меня еще и парень бросил. Да, в принципе, и ладно. Он все равно дебил, каких поискать.

      Кидаю камни в речку. Мост прикрывает рыжее солнце. И я благодарна этим молчаливым сумеркам. Сажусь на гальку и скидываю обувь. Теперь в моей жизни нет Лени и Вадика. И черт бы с этим Вадиком.

      Но почему я теперь должна существовать без Лени? Без этого светловолосого мальчишки, который всегда заглядывал мне в глаза, обнимал и спрашивал: «Ты же останешься еще ненадолго?»

      – Почему именно Дина? Ну типа… Ты не думаешь, что она слишком проблемная?

      – Она не виновата.

      – Да это-то понятно. Ты что, думаешь, она этого пацана сама с балкона толкнула? На фига ей это вообще? К тому же ей платили за посиделки с ним.

      – Ты знаешь, что она мне давно нравится.

      – Ну и чего ты вдруг решил действовать-то? Думаешь, ты ей ща всрался вообще?

      – У нее, блин, никакой поддержки нет.

      Зара цокает языком и наклоняется завязать шнурки.

      – Ок. Иди, родной. Я тебя благословляю. Только скажи мне. Полгода назад, когда мы напились, ты же не представлял ее вместо меня?

      – Нет.

      Она была права. Как и всегда. И она это знает. Выпрямляется и приподнимает бровь.

      – Научись врать. Женщинам не нужны честные мужчины.

      Бегу к подъезду и открываю дверь. Здесь темно и сыро. Воняет, будто тут кладбище кошек. Взбегаю по ступеням. И вижу ее. Она сидит голая на ступеньке. Вся изрезанная. Жмется к перилам и плачет. Я стаскиваю с себя кофту и накрываю ее, сажусь рядом.

      – Все будет хорошо. Дин. Ну?

      Она вытирает слезы и вдруг кричит на всю округу.

      Просто я не закрыла балкон. Просто было скользко после дождя. Просто он хотел сорвать с дерева черешню. Которую я любила.

      И теперь я буду просыпаться убийцей. Каждый день.

      Инстинкт ненависти

      Собака. Лает на тишину. Мотылек. Бьется о покачивающуюся лампу. На часах три часа ночи. Тру глаза. Зеваю. С чего проснулся?

      Сажусь и смотрю на дверь. Выползает свет. Шорох тапок. Вдруг плач. Я подбегаю и кручу ручку. Нервно сглатываю.

      – Какого черта?

      Дверь не открывается. Стучу кулаком. Плач стихает, начинает шмыгать и сморкаться. Папа подходит к моей комнате, скребется ключом.

      – Вы совсем, что ли? Вы чего меня закрыли?

      Лицо папы какое-то бледно-зеленое, он вздыхает и бредет к столу на кухне. Мать сидит вся заплаканная и трет лоб, где краснеет синяк. Салфетки валяются снежками.

      – Что у вас тут?

      – Стас… – сипит мать.

      Сажусь на свой стул. Чувство, будто сейчас стошнит.

      – Она уходит. – Папа трет подбородок.

      Мать заправляет за ухо встрепанные локоны, но они цепляются за мозоли на ее пальцах, и волосы так и повисают.

      – Прости, Стас. Прости меня.

      Она как-то вопросительно смотрит на меня. Ждет. Я отталкиваюсь от стола, стул прокатывается со скрежетом по полу. Бегу в ванную, поспешно открываю унитаз. Эта мерзость выливается из меня.

      Вот