Воронеж 20.40. Красная книга Алёши. Алёша

Девки, что спасли тебя на железке, из Восьмой Марты. Правда, говорят, раскол у них был – одни в Бункере в Новой Усмани остались, другие на Дамбу подались, что у Чернавского моста. С Октябрями воюют, а вообще, девки хорошие, добрые, у нас частенько бывают. Они да Октябри – единственные жители Левобережья, все остальное – Собачьи джунгли… У валькирий есть, правда, один нюанс – с черными звонарями они дружбу водят, да не рассказывают про них ничего. Звонари им помогают под рекой с берега на берег шастать.

      – Зачем же тогда на дрезине к мосту уехали?

      – А бес их знает. Уехали – и все тут… Есть еще в СХИ ученые какие-то, мы искали – не нашли. Слухи только о них ходят, а никто не видывал, раньше они на Дамбе обитали, до валькирий, опыты там какие-то ставили секретные. Может, совсем не война, а опыты их и породили Давление, кто ж знает!? Есть еще Семилуки, но это грустная история. Рабовладельцы! Мы их «ходоками» называем. Окружили город свой колючкой, дворцы построили, производство наладили. Хозяин у них – сущий зверь! Себе памятников понастроил, пиры и оргии каждую ночь устраивает, бои гладиаторские, пытки, казни прилюдные. И рабы, рабы, рабы. Много, кстати, наших ходоки увели. Древний Рим, короче, с Нероном во главе. А между Семилуками и Воронежем – топь, Дикое Поле. Шакалы, собаки, крысы, живоглоты иной раз захаживают… Дон-батюшка тоже в топь превратился, но мосты сохранились. Говорят, есть еще сильная локация где-то в Хреновом, на конезаводе, но там мы не бывали.

      – А про живоглотов поподробней можно?

      – Смех страшный ночью слыхал?

      – Нет.

      – Больные они, живоглоты. Вирус какой-то. Куру, вроде называется. То ли через кровь передается, то ли через слюну… Живую плоть они жрут, узнать их легко – взгляды безумные, глаза блуждающие. И смеются так по-идиотски, смеются, смеются. Особенно по ночам страшно: услышишь странный смех – сразу беги, иначе быть беде! Одним словом, ходячие мертвецы.

      – Еще что? – Герману казалось, что он слушает какую-то страшную-страшную сказку без начала и конца; сказку, выдуманную больным воображением сбрендившего Мухомора. Но дед был в уме, и увиденное с чертова колеса только подтверждало его мрачную историю нового мира.

      – Еще Нововоронеж.

      При этом слове Герман вздрогнул. Что-то очень родное показалось ему в этом названии, но что, Герман вспомнить не мог.

      – Город? – спросил он.

      – Да, город. Странный город. А что сейчас не странное!?

      Дед снова призадумался.

      – Город-сад, город-мечта, город-крепость! – продолжил он. – Там атомная станция, и как ни парадоксально это звучит – она выжила. Там есть свет и еда, там есть школа и фабрика, там есть все, как в Греции. Город обнесен крепкой бетонной стеной цвета неба, вдоль стены – ров с водой, а за рвом вокруг города – поле пшеницы. На стенах дозор и охрана. Сильный город! Но вот одна беда – Нововоронеж убивает всех, кто приближается к его синим стенам. Поговаривают, что они считают нас толи инфицированными, толи мертвяками, потому