Черный обелиск. Эрих Мария Ремарк

сны? – вдруг спрашивает она.

      – Кто видит сны?

      – Да зеркала!

      – Мне кажется, они всегда видят сны, – отвечаю я. – Они весь день только это и делают. Им снимся мы. И снимся наоборот. То, что у нас бывает справа, в них слева, а то, что слева, – справа.

      Изабелла повертывается ко мне:

      – Значит, они – наша оборотная сторона?

      Я соображаю. Кто знает, что такое на самом деле зеркало?

      – Вот видишь, – говорит она. – Перед тем ты уверял, будто ничего там нет. А выходит, что в них наша оборотная сторона.

      – Только пока мы перед ними. А когда уходим, ее уже там нет.

      – Откуда ты знаешь?

      – Это же видно. Когда уходишь от них и оглядываешься, нас уже там нет.

      – А если они нас только прячут?

      – Как они могут прятать? Они же все отражают! На то они и зеркала! Зеркало ничего не может скрыть.

      Между бровей у Изабеллы появляется морщинка.

      – А куда же оно тогда девается?

      – Что именно?

      – Да изображение! Другая сторона. Что же, оно прыгает обратно в нас?

      – Этого я не знаю.

      – Оно ведь не может потеряться?

      – Оно и не теряется.

      – Так где же оно? – настаивает Изабелла. – В зеркале?

      – Нет. В зеркале его уже нет.

      – Оно должно быть там. Откуда ты знаешь, что нет? Ты его не видишь.

      – Другие люди тоже видят, что моего изображения там уже нет. Они видят только свое собственное, когда стоят перед зеркалом. И ничего другого.

      – Они заслоняют его. Иначе где же остается мое? Оно должно быть там!

      – Оно там и есть, – отвечаю я, жалея, что затеял весь этот разговор. – Когда ты подходишь к зеркалу, оно опять появляется.

      Изабелла чем-то вдруг взволнована. Она становится коленями на скамью. Ее черный узкий силуэт выделяется на фоне желтых нарциссов; в сумраке душного вечера кажется, что они из серы.

      – Значит, оно у них внутри, а перед тем ты говорил, что его там нет!

      Она сжимает мне руку, все ее тело дрожит. Я не знаю, что мне сказать, чтобы успокоить ее. Ссылкой на физические законы ее не убедишь – она презрительно отклонила бы такие доводы. Да в эту минуту я и сам не так уж уверен в их незыблемости. Мне вдруг кажется, что в зеркалах есть действительно какая-то тайна.

      – Где оно, Рудольф? – шепчет она и жмется ко мне. – Скажи мне, где оно? Неужели везде осталась какая-то часть меня? Во всех зеркалах, в которые я смотрюсь? А сколько я видела их! Не сосчитать! И неужели я в них во всех разбросана? И каждое что-то у меня отняло? Тонкий отпечаток? Тоненький ломтик меня? Неужели зеркала распилили меня, словно кусок дерева? Что же от меня тогда осталось?

      Я крепко держу ее за плечи.

      – Все в тебе осталось, – отвечаю я. – Наоборот, зеркала еще что-то прибавляют к человеку. Они делают этот добавок зримым и отражают кусок пространства, а в нем – озаренный кусок тебя самой.

      – Меня самой? – Она все еще не выпускает моей руки. – А если все не так? Если все эти куски лежат погребенными в тысячах и тысячах зеркал? Как их вернуть? Ах, никогда их не вернешь! Они пропали, пропали навсегда! Мы