Черный обелиск. Эрих Мария Ремарк

к чему!

      – Как так? Разве ты не воспринимаешь красоту природы?

      – Слава Богу, нет. Я не корова. А Ризенфельд… – Она хрипло хохочет голосом женщины из ночного клуба. – Скажи этому мальчику, что я не из тех, кому преподносят цветы.

      – А что же?

      – Драгоценности, – отвечает Лиза. – Что же еще?

      – Не платья?

      – Платья – это потом, когда познакомишься поближе. – Она смотрит на меня, блестя глазами. – У тебя какой-то унылый вид. Хочешь, я тебя подбодрю?

      – Спасибо, – отзываюсь я. – С меня и моей бодрости хватит. Отправляйся-ка лучше одна пить коктейль в «Красную мельницу».

      – Я имею в виду не «Красную мельницу». Ты все еще играешь для идиотов на органе?

      – Да. Откуда ты знаешь? – спрашиваю я удивленно.

      – Такой есть слушок. Мне хочется, знаешь ли, хоть разок пойти с тобой в этот сумасшедший дом.

      – Успеешь попасть туда и без меня!

      – Ну, это мы еще посмотрим, кто попадет раньше, – заявляет Лиза и кладет цветы на одно из надгробий. – Возьми эту траву, я не могу держать ее дома. Мой старик слишком ревнючий.

      – Что?

      – Ясно что. Ревнив, как бритва. Да и что тут непонятного?

      Я не знаю, может ли бритва ревновать, но образ убедительный.

      – Если твой муж такой ревнивый, то как же ты ухитряешься по вечерам надолго уходить из дому?

      – Он же по вечерам колет лошадей. Ну я и приспосабливаюсь.

      – А когда он не работает?

      – Тогда я работаю в «Красной мельнице» гардеробщицей.

      – Ты в самом деле работаешь?

      – Ой, мальчик, да ты спятил? – отзывается Лиза. – Прямо как мой старик.

      – А платья и драгоценности откуда?

      – Все дешевое и фальшивое. – Лиза ухмыляется. – Каждый муж воображает невесть что. Так вот, бери это сено. Пошли какой-нибудь телке! По тебе сразу видно, что ты подносишь цветы.

      – Плохо ты меня знаешь.

      Лиза через плечо бросает мне инфернальный взгляд. Потом шагает стройными ногами в стоптанных красных шлепанцах через улицу и возвращается к себе. На одном шлепанце красный помпон, на другом он оторван.

      Розы словно светятся в сумерках. Букет основательный. Ризенфельд раскошелился. Стоит не меньше пятидесяти тысяч марок, решаю я, потом настороженно озираюсь, прижимаю к себе цветы, словно вор, и уношу их в свою комнату.

      Наверху у окна стоит вечер в голубом плаще. Моя комнатенка полна теней и отблесков, и вдруг одиночество, словно обухом, оглушает меня из-за угла. Я знаю, что все это вздор, и я не более одинок, чем любой бык в бычьем стаде. Но что поделаешь? Одиночество не имеет никакого отношения к тому, много у нас знакомых или мало. Мне приходит в голову, что я, пожалуй, вчера был с Эрной слишком резок. Ведь, может быть, все разъяснилось бы самым безобидным образом. Кроме того, она меня приревновала, это сквозило в каждом ее слове. А что ревность означает любовь – известно каждому.

      Я бесцельно смотрю в окно, ибо знаю, что ревность не означает любовь. Но разве это в данном случае