Черный обелиск. Эрих Мария Ремарк

пор, пока фрау Нибур остается его клиенткой. И ему будет нетрудно разглагольствовать по адресу дорогого, незабвенного усопшего, тем более что Нибур был, так же как и Генрих, коренным завсегдатаем пивной Блюме.

      На сегодня моя работа окончена. Забрав очередные номера «Берлинер тагеблат» и «Тетлер», Георг Кроль удалился в свою каморку рядом с конторой. Я мог бы, конечно, еще доделать рисунок памятника павшим воинам, расписав его цветными мелками, но это успеется и завтра. Я надеваю футляр на машинку и распахиваю окно. Из Лизиной квартиры доносятся звуки патефона. Она появляется в окне, на этот раз совершенно одетая, и приветственно помахивает огромным букетом красных роз. Затем посылает мне воздушный поцелуй. «Это Георг! – думаю я. – Значит, все-таки! Вот проныра!» Я указываю на его комнату.

      Лиза высовывается из окна и каркает своим сиплым голосом через улицу:

      – Сердечное спасибо за цветы! Хоть вы и траурные филины, а все же настоящие кавалеры!

      Она широко разевает хищную пасть и трясется от хохота над собственной остротой. Затем достает какое-то письмо. «Уважаемая, – хрипит она, – поклонник вашей красоты осмеливается положить к вашим ногам эти розы». Корчась от смеха, она едва переводит дыхание.

      – Послушайте адрес: «Цирцее с Хакенштрассе, 5». А что такое Цирцея?

      – Женщина, которая превращает мужчин в свиней.

      Лиза трепещет, явно польщенная. Старенький домик как будто тоже трепещет. Нет, это не Георг, размышляю я. Он еще не настолько лишился ума.

      – От кого же это письмо? – осведомляюсь я.

      – Подписано «Александр Ризенфельд», – хрипит Лиза. – Обратный адрес – «Кроль и сыновья». Ризенфельд! – Она чуть не рыдает. – Это что, тот маленький уродик, с которым вы были в «Красной мельнице»?

      – Он не маленький и не уродик, – возражаю я. – Он сидячий великан и имеет очень мужественный вид. А кроме того, он биллиардер.

      На миг лицо Лизы становится задумчивым. Потом она еще раз кивает, прощается и исчезает. Я закрываю окно. Почему-то мне вдруг приходит на память Эрна. Я начинаю тоскливо посвистывать и лениво направляюсь к сараю, в котором работает скульптор Курт Бах.

      Он сидит со своей гитарой на ступеньках крыльца. За его спиной поблескивает лев из песчаника, Курт его делает для памятника павшим воинам. Это вечно та же умирающая кошка, у которой болят зубы.

      – Курт, – спрашиваю я, – если бы тебе обещали, что твое желание исполнится немедленно, чего бы ты пожелал?

      – Тысячу долларов, – отвечает он не задумываясь и берет на гитаре дребезжащий аккорд.

      – Фу, черт! А я-то воображал, что ты идеалист.

      – Я и есть идеалист. Поэтому и желаю иметь тысячу долларов. А идеализма мне желать нечего. Его у меня хоть отбавляй. Чего мне не хватает – так это денег.

      Возразить тут нечего. Логика безупречная.

      – А что бы ты сделал с этими деньгами? – спрашиваю я, все еще на что-то надеясь.

      – Купил