Год беспощадного солнца. Николай Волынский

быстро наняли машину и через час были в Новой Деревне.

      2. Квартира профессора Шатрова

      – Так в какой же вы больнице работаете? – спросила она, когда они вышли на неожиданно прохладном, сплошь затененном, словно бульвар, проспекте Шверника. – И как вас зовут, наконец?

      Он изящно поклонился, прижав руку к сердцу.

      – Мышкин Дмитрий…

      Девушка вдруг рассмеялась.

      – Евграфович?

      – Совершенно верно, – удивился Мышкин.

      – И работаете в Успенской онкологической.

      – И это справедливо. Вы меня знаете?

      – Кто же вас не знает! А я-то мучаюсь, никак не вспомнить, где вас видела.

      – Я всегда был уверен, что слух обо мне пойдет по всей Руси великой… – с достоинством заметил Мышкин. – А я вас знаю?

      – Скорее, нет, раз и вы не помните, что мы с вами когда-то виделись. Давно-давно. Сто лет назад.

      – Интригуете. Есть у меня шанс восстановить память?

      – Все может быть. Но мне кажется, уже сейчас вы меня знаете больше, чем некоторые близкие.

      Открывая дверь парадной, она сказала:

      – Определенно, вас Бог любит.

      Мышкин широко улыбнулся и сверкнул единственным стеклом.

      – Конечно! Как всех гениев и идиотов.

      – Вы себя к какой категории относите? – вежливо поинтересовалась девушка.

      – А вы меня к кому отнесли бы? – отпарировал он.

      – Не знаю. Для меня слишком неясна разница между теми и другими.

      – Замечательный ответ! – оценил Мышкин. – Но как вас все-таки зовут?

      – Сейчас… – они вошли в лифт. – Я живу в шестом этаже.

      – Как? – удивился Мышкин. – Как вы сказали? Где живете?

      – Шестой этаж.

      – Неправда! Вы сказали: «В шестом этаже».

      – Это так опасно? Поэтому вы разволновались?

      – Потому разволновался, – заявил Мышкин, – что уже по незаметному предлогу «в» я, действительно, узнал о вас сейчас так много, чего наверняка не знают и близкие вам люди.

      – О! Право, теперь вы меня интригуете. Я тоже хочу знать о себе много.

      – Вот-вот! – закричал он. – Еще и это «право»!

      Она усмехнулась, но ничего не сказала.

      – Понимаете ли, – заговорил Мышкин, когда лифт, кряхтя, пополз вверх. – Так уже никто не говорит – «в этаже», «право», «определенно»… Так говорили только в Петербурге… в том Петербурге, – уточнил он, – и в послевоенном Ленинграде. Из этого вывод: вы петербурженка в третьем поколении или, как минимум, ленинградка. Кроме того, кто-то из ваших родителей или оба имеют отношение к литературе или истории.

      – Это имеет большое значение?

      – Для меня – да.

      – Отчего же?

      – Вы, конечно, поймете меня! – с жаром сказал Мышкин. – Ленинградцы были совершенно особым народом среди народов СССР… Совершенно особым субэтносом.

      – Я вас не совсем понимаю.

      – Вы знаете, что такое коринфская бронза?

      – В первый раз слышу.

      Она