Верх. Ольга Блинова

извечная моя тоска. Вот пошли разными красками болота, полетели птицы, ушла из тайги почти вся экспедиция – пора уходить…

      А он идёт впереди по тропе и напевает, на ходу сочиняет:

      Отстрелена птица. Попрятались рыбы. Сквозь чащу лесную мерцает луна. Мы тоже могли бы, ах, тоже могли бы бродить по полянам, как бродит она. Тревожно и пусто, как будто бы где-то качается омут и стынет вода. Окончилось лето, окончилось лето, и снова навстречу стучат поезда.

      Это так не похоже на его песни, которые знают и поют все наши – то маршевые, то насмешливые, а ведь это лирика… луна – это про меня, я при луне всегда оживаю, даже тянет меня она – легче ходить и бегать.

      А у него: И вспыхнет солнце на лезвии топора.

      Я – в себе, он – для других…

      Как не хочу возвращаться! Снова туда, где такой вот стала? Пассивным существом, которое всё внутри себя и едва откликается на то, что в школе и дома?

      Ему почти сорок, но насколько он моложе меня! Вчера всё же уговорил называть его на «ты».

Елена

      Ты придумал меня! – почти закричу я однажды. – Я проще и хуже!

      Он промолчит. Только в письме потом:

      «Выдумать – было бы недостойно тебя».

Подруга

      Ленка не вернулась в школу к началу сентября. В тайге осталось нас только четверо. Шеф, она и ещё мы, две девицы, которые тоже не очень хотели обратно в мир. Деканат простит! Академик даст справку о пожарах и наводнениях, и вследствие того нелётной погоде – эти хохмы были у нас в ходу…

      Мы ходили в маршруты, брали пробы, разговаривали о Неведомом… я могла поддерживать этот разговор, Ленка – нет. Уходила в себя. Или вставала и уходила в тёмную тайгу, и я знала: сидит там и думает о своём. Она даже и костёр могла там свой разжечь – чтобы с ним, огнём, вместе побыть и подумать. Но тогда и Шеф тоже выпадал из общения.

Елена

      Я тоже думала о Неведомом. Только не так, как все. Анализы проб, графики – от этого отворачивалась, как от математики в школе.

      Как-то раз втроём шли по Фактории: два аксакала Диаспоры – Завр и Академик, в дискуссии, а я то отставала, то уходила вперёд. Смутно слыша то ровную и чёткую, лекторскую речь Академика, то эмоционально-ворчливое бухтение Завра.

      – Леля, что ты всё уходишь? – наконец воззвал Академик.

      – Да не хочу я голову забивать вашим термолюмом!

      Академик в ответ заржал… почти как он. И долго потом повторял: да, все наши гипотезы для тебя – «этот ваш термолюм».

      Что с нами здесь происходит? – думала я. Или мы такими же стали мутантами, как муравьи, мхи, деревья? Или уже заложена в наш слой подсознания кем-то непонятным иная программа? Сказал же он: у всех нас лёгкие обожжены озоном, нормальным воздухом мы дышать уже не можем.

      Почему я так легко могла продолжить его фразу, а он мою? Почему это совсем не так легко и даже редко получалось в городе?

      Этот странный контакт мы потом назовём телепатией.

      – Зона, – с нажимом говорил Академик. – В точку попали Стругацкие: Зона!

      Никто пока не знал, чем обернётся это слово