Курьёзы Комбинатора в тонких намёках на толстые обстоятельства. Юрий Леонидович Романов

несчастный!

      – Я потомок герцога Наварского – то есть герцог Клячкин-Наварский.

      – Да ты давно видел себя в зеркале, герцог – кляча? – и прихватив за волосы под его носом, поинтересовалась, – а это что ты отрастил, мозговед несчастный?

      – Усы.

      – Нет, это не усы! Это плацдарм для мандавошек!

      – Сама ты мандавошка! А я герцог Клячкин-Наварский, художник-новатор и голубой мечтатель, член «гей-клуба»! Признанный творец и лидер общественного сознания общежития «Законников и сексуальных меньшинств»! Выразитель его глубинных помыслов, созданных самой природой, а иногда и вопреки всем её законам.

      Наступила короткая пауза, затем Клячкина решилась посягнуть на его имидж: «Какой ты член – одна бородавка. Все твои изыскания я видела в фойе дома культуры «Шанс» – одна срамота! Какие-то дикие фантазии выпуклых и оторванных от реальности мужских и женских частей тела, собранных из кукурузы, овса, редиски, булыжников, тополиного пуха с вкраплениями ягод чёрной, красной рябины и всевозможных злаков… Одно безобразие – ни одной натуры!..

      – Это ты так считаешь?

      – Я не одна! Когда извозчик перевозил эти фрагменты из «Шанса» в музей, лошадь беспокойно оглядывалась и ржала.

      – А почему осёл, сопровождавший лошадь, не ржал?

      – Да потому что он ржать не умеет!

      – Клёпа! У тебя напрочь отсутствуют фантазия и воображение!

      – Да на твою «фантазию» я уже насмотрелась, а пощупать нечего… Всё – терпенье кончилось! Я ухожу к реальному Шарамышкину!..

      – Клёпа, ты свинья! Я, есть герцог Клячкин-Наварский, а ты собираешься к какому-то Шарамышкину!..

      – Да, к нему! Он реалист и у него реальная «кукурузина» на выставке.

      – Я не позволяю тебе так разговаривать и тем более так поступать со мною! Несчастная ты самка! Я объявляю бессрочную голодовку, – и Клячкин, скрутив штопором свои кривые и бледные как поганки ноги, поудобнее устроился на «заслуженном» диване, – и ты вместе со своим инженером Шарамышкиным будете повинны в моей смерти!..

      В ответ, как не странно, была тишина. Клёпа молчала.

      – Всё, так и зарегистрирую мои мысли в своей предсмертной записке, – чернильный карандаш и тетрадный лист в клеточку, для подсчёта своей прибыли от роста акций, Клячкин приготовил заранее. Но, пока, вместо планируемых расчетов нацарапал: «Клёпа + Шарамышкин повинны в смерти моей! Я, Клячкин Мусик Каземирович, начал голодовку в 20-00… сего года».

      Пока Мусик Каземирович закладывал основу в фундамент их новых отношений, Клёпа нервными движениями рук и правой ноги пыталась достать из-под своей железной кровати чемодан, «времён Очаковских и покоренья Крыма», доставшийся ей от одного из родственников по наследству.

      – Ты, Клячкин, на оба полушарья звездонутый «сексуальной революцией»! Правда ещё требуется проверить, есть ли они у тебя, вообще? – наконец ей удалось выдвинуть обшарпанный саквояж и, открыв его, она стала беспорядочно бросать в него нижнее бельё и прочию одежду…

      – Клёпа, –