Полное собрание сочинений. Юлий Гарбузов

тобой. Калинич, говорят, до пенсии не доработает – у него совсем чердак поехал. Я чуть со стыда не сгорела! Мне было жалко тебя до ужаса. Ты один прав, а все ваши ученые – доктора наук, между прочим – ошибаются. Ефрейтор, который шагает в ногу, а рота – не в ногу! Пойми, ведь рядом с твоим именем треплют и мое, а также – наших детей.

      Калинич не выдержал и полураздетый высунулся из ванной, чтобы парировать ее насмешку:

      – Мои друзья не смеются. Они верят в меня. А что касается врагов, то их мнение меня не интересует. Им все равно, над чем смеяться. Эти, и ты в их числе, не в состоянии себе представить, что обыкновенный Калинич, которого они знают уже много лет, вдруг сделал открытие исторического значения и мирового масштаба. Как же так? Мол, этого просто не может быть! Да смейтесь себе на здоровье сколько угодно! Над собою смеетесь. Смеется тот, кто смеется последний. Вот и посмотрим, кто посмеется в конце. А жалеть меня нечего. Меня есть кому поддержать, ободрить и вдохновить.

      Лида снова залилась звонким искусственным смехом. Но Леонид Палыч уже закрыл дверь в ванную и пустил воду. Теплые шумные струи душа приятно ласкали тело и заглушали ядовитый голос жены.

      IX

      Калинич поднимался по лестнице в толпе сотрудников, направлявшихся на свои рабочие места. В тот год осень выдалась исключительно теплой и продолжительной. Более уместно было бы назвать эту пору не осенью, а поздним, затянувшимся летом. В середине октября все еще стояло солнечное и ласковое бабье лето. Только два дня тому назад люди оделись в легкие куртки. Даже отопительный сезон городские власти решили начать на несколько дней позже, чем обычно. Калиничу, разгоряченному быстрой ходьбой от метро, показалось, что в здании института жарко и затхло. «Последние отголоски уходящего необычно теплого лета», – подумал он, снимая на ходу легкую плащевую куртку.

      Люди, проходя, приветствовали друг друга, а некоторые успевали еще перекинуться несколькими фразами, кто о чем: одни о работе, другие – о семейных делах, третьи – об ушедшем лете и о закончившемся отпуске. При виде Калинича некоторые бросали на него любопытные взгляды, здоровались и шли дальше в свои отделы и лаборатории, другие перешептывались и насмешливо улыбались, третьи, которые составляли большинство, были заняты собственными хлопотами и смотрели на него холодно и равнодушно. И только изредка Калинич ловил на себе взоры, преисполненные пытливости и уважения.

      Он был несказанно рад, что накануне пообщался с Аней, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не теряла веры в него и всегда умела каким-то чудесным образом обратить его внимание на лучшие стороны окружающей действительности, заставить поверить в свои силы и преисполниться оптимизма.

      Объяснение с женой обычно действовало на него исключительно угнетающе, вызывало унизительное чувство провинившегося ребенка, ощущение собственной неполноценности и непригодности в обществе. До знакомства с Аней такие объяснения надолго вгоняли его в тяжелую депрессию, и тогда Калинич становился нервным, раздражительным и подолгу не мог ни на чем сосредоточиться. Все валилось из рук, работа не клеилась, все