Фома Гордеев. Максим Горький

Лишняя совсем… а у меня, говорит, трое мальчишек – они работники будут, их надо сохранить… дайте, говорит, десять рублей за девку-то, вот я и поправлюсь с мальчишками…» Каково, а? Просто ужас, говорю вам…

      – Не хо-ро-шо! – вздохнул Ефим. – Так что голод – сказано – не тетка… У брюха, видите, свои законы…

      А у Фомы этот рассказ вызвал какой-то непонятный ему огромный и щекочущий интерес к судьбе девочки, и юноша быстро спросил у приемщика:

      – Что же он, барин-то этот, купил ее?

      – Разумеется, нет! – укоризненно воскликнул приемщик.

      – Ну и куда же ее девали?

      – Нашлись добрые люди… пристроили…

      – А-а! – протянул Фома и вдруг твердо и зло объявил: – Я бы этого мужика так вздул! Всю бы рожу ему разворотил! – И он показал приемщику большой, крепко сжатый кулак.

      – За что? – болезненно громко вскричал приемщик, срывая с носа очки.

      – Разве это можно – человека продавать?..

      – Дико это, я согласен, но…

      – Да еще – девушку! Я б ему дал десять рублей!

      Приемщик безнадежно махнул рукой и замолчал.

      Его жест смутил Фому, он поднялся из-за стола и, отойдя к перилам, стал смотреть на палубу баржи, покрытую бойко работавшей толпой людей. Шум опьянял его, и то смутное, что бродило в его душе, определилось в могучее желание самому работать, иметь сказочную силу, огромные плечи и сразу положить на них сотню мешков ржи, чтоб все удивились ему…

      – Шевелись – живее! – звучно крикнул он вниз. Несколько голов поднялось к нему, мелькнули пред ним какие-то лица, и одно из них – лицо женщины с черными глазами – ласково и заманчиво улыбнулось ему. От этой улыбки у него в груди что-то вспыхнуло и горячей волной полилось по жилам. Он оторвался от перил и снова подошел к столу, чувствуя, что щеки у него горят.

      – Слушайте! – обратился к нему приемщик. – Телеграфируйте вы вашему отцу, – пусть он сбросит сколько-нибудь зерна на утечку! Вы посмотрите, сколько сорится, – а ведь тут каждый фунт дорог! Надо же это понимать!.. Ну уж папаша у вас… – кончил он с едкой гримасой.

      – Сколько сбросить? – пренебрежительно и с удалью спросил Фома… – Желаете сто пуд? Двести?

      – Это, – благодарю вас! – смущенно и радостно вскричал приемщик… – Если вы имеете право…

      – Я – хозяин! – твердо сказал Фома. – А про отца вы не можете так говорить – и корчить рожи!..

      – Извините! И… я не сомневаюсь в ваших полномочиях… искренно благодарю вас… и вашего папашу от лица всех этих людей…

      Ефим опасливо смотрел на молодого хозяина и, оттопырив губы, почмокивал ими, а хозяин с гордым лицом слушал быструю речь приемщика, крепко пожимавшего ему руку.

      – Двести! Это – по-русски, молодой человек! Вот я сейчас и объявлю мужичкам о вашем подарке. Вы увидите, как они будут благодарны…

      И он громко крикнул вниз:

      – Ребята! Вот хозяин жертвует двести пудов…

      – Триста! –