ОН. Дьявол. Евдокия Гуляева

касаясь, скорее дразня. Между тем, даже скупая ласка после очередного прожитого дня лечит покалеченную душу.

      Пусть ещё не верится, пусть страх ещё леденит кровь, сжимает внутренности, а сердце – стонет и болит, и будто просит о помощи, словно молит его: помоги!

      Двадцать часов – озноб, издевательства и пытки. И только двести сорок минут на возможность забыться. Это не передышка, а всего лишь один из воспитательных этапов, после которого всё начнётся сначала.

      Вот его палец достигает верхнего края пижамных шорт, замирает, и на секунду я задерживаю дыхание.

      Надеюсь…

      На что?

      Молюсь…

      О чём?

      Хочу, чтобы всё зашло дальше… чтобы ОН подцепил резинку моих шорт и проник-провёл-скользнул… Чёрт! Пусть выберет из этих действий любое! И коснётся меня… там.

      Хочу. Отчаянно.

      Разве не догадывается? Неужели не знает, что ночью я жду не только его бесшумных шагов по паркету? Не одних лишь спасительных объятий после тяжелейшего адского дня!

      Спина продолжает болеть. Запястья по-прежнему ноют. Ладони горят и зудят после того безумия, с которым я тёрла их мылом, чтобы содрать вместе с кожей тошнотворные ощущения, оставленные членом Уолтера, побывавшем в них.

      Не позволяю себе думать об этом. Иначе снова сорвусь в ванную, чтобы опять вымыть руки.

      Таблетки дарят облегчение.

      В еде, что дают мне, наверняка, что-то есть. Иначе, зачем женщине, которая работает в этом доме, следить за тем, чтобы я доедала всё до последнего кусочка?

      После ужина голова тяжелеет, сознание притупляется. И тогда оставшиеся крохи разума, те, что каким-то чудом за день не выжгла боль, перестают сопротивляться желанию, которое навязано легчайшими возбуждающими прикосновениями.

      Разрешаю никому меня не жалеть, и сама себя не жалею, потому что да, я позволяю Келлану Дагеру меня касаться.

      Если выбирать из двух зол, то, по крайней мере, пусть на моём теле буду его руки, чем Уолтера.

      На мгновение его указательный палец замирает, словно ОН раздумывает, стоит ли ему зайти дальше. Однако, нет, если она и была, то внутренняя борьба с самим собой закончилась; и его палец, поочередно обведя ямочки на моей пояснице, вновь заскользил, только теперь уже вверх по позвоночнику; следом за ним потянулись мурашки.

      От чувственности.

      От интимности.

      От раздражения.

      Из-за понимания того, что он ничего не сделает. Как этой ночью, так и следующей. И я догадываюсь почему.

      Понимаю, что он задумал. Осознаю в полной мере, что, невзирая на волнующие прикосновения и его нежную заботу ночью, ОН манипулирует мной. Но мне это уже безразлично. После того, как Уолтер перешёл от хорошей порки к другим безнравственным «делам»; не насиловал, но заставил меня дотрагиваться; сомкнул мои пальцы вокруг своего члена и начал онанировать моей рукой.

      Не хочу, но помню это ощущение у себя в ладонях – как кожа ходит туда-сюда. Премерзкое.

      Я думала, что готова к подобному. Единственная жизнь, которую я знаю, со всеми её извращёнными сторонами