Блэк Виллидж. Лутц Бассман

шагать, ни в чем не меняя своего поведения, Сабакаев смолк. Он чувствовал себя идиотом. Не будучи от природы болтуном, он сделал усилие ради общения и, ничего этим не достигнув, испытывал теперь в первую очередь стыд. Он прочистил горло, и в тот же миг его бедро пронзила боль. Он не мог сдержать стон и в очередной раз сказал себе, что лучшим решением будет дать индианке удалиться и оставить его, а затем улечься в темноте в воду и ждать.

      – А на ком, как вы сказали, он женился? – внезапно спросила кайакоенка, принимая

      8. Демидян

      Пока Демидян заканчивал фразу, дом на секунду, самое большее, содрогнулся со звуком, который вызвал у всех в представлении удар отказавшего лифта, резко остановившегося в конце своего пути, – маслянистый скрежет, краткий отголосок в воображаемом подвале, – затем воцарилась тишина.

      Демидян был на взводе и вел себя так, будто нет ничего важнее его тирады, которую он завершил словами:

      – Нам предстоит расстаться, и больше мы никогда не увидим друг друга.

      Все трое сидели в продавленных креслах, и между ними стоял низенький стол. Среди пачек и стопок долларов в сто и тысячедолларовых купюрах прямо под рукой лежали пистолеты. Нет, никто не собирался с их помощью уменьшать число долей, и все они до сих пор были спокойны и профессиональны, но каждый знал, что от малейшей искры все может взлететь на воздух и что присутствие оружия означает, что в любой момент число долей в награбленном может измениться. В ответ на какие-то внезапные и оглушительные взрывы оно вполне могло измениться.

      Демидян неизвестно почему снова натянул на голову капюшон с прорезями для глаз, который надел перед налетом, а потом снял, отгоняя грузовичок подальше от города; Эскобар улыбался всеми своими пожелтевшими от табака зубами при мысли, что теперь он богат; Маккинли не переставал проводить своей, сплошь в рыжих веснушках, рукой по растрепанным, тоже рыжим, волосам. Шевалье лежал в стороне, он не выжил после ранения, которое ему нанес один из охранников, прежде чем Демидян и Эскобар не прикончили его заодно с напарником. С подбородка Шевалье еще капали остатки артериальной крови – крови, которая в обилии стекла ему на манишку, на пол в грузовичке, потом на его сотоварищей, когда они переносили его в свое укрытие в «Хаунд Дог Крийк», потом на и без того грязный и зассанный палас, и без того вонючий, во всевозможных пятнах, пока наконец не иссякла.

      Тишина продержалась три секунды, после чего Эскобар, продолжая улыбаться всеми своими не слишком эмалированными зубами, как-то странно кудахтнул.

      – Что за… куда оно скользит, – выдохнул он вместе с кудахтаньем.

      Он хотел донести до своих сообщников, что прямо сейчас происходило пренеприятное явление. Просиженное кресло из кожзаменителя, в котором он вразвалку сидел последние минут десять, приподнялось, движимое какой-то неведомой силой, и дрейфовало по нескольку