Последняя патриотическая. Артур Чёрный

в Белые дома президентов вся сатанинская секта. Ползла к своему Сатане, сутулясь от страха.

      И загремело небо от возмущенного голоса лживых «мировых демократий» Запада и Америки. И от этого грома не дошли до Киева, не разбили цепи всей Украины, и не перевешали на площадях киевских гитлеровцев русские войска. Вновь показали русские всему миру никому не нужное великодушие.

      Пятого сентября было остановлено наступление. Отползли на запад истрепанные лохмотья армии «великих укров». Россия собрала в Минске Киев и Новороссию, дав заключить перемирие. Лицемеры и ехидны – бандеровская прислуга – еще надменно торговалась за каждый проигранный метр земли. Словно не ее полки были в щебень раскрошены в Иловайском и Южном котлах, разбили лбы о двери обеих столиц. А едва только кончился «Минск», бросилась по миру с протянутой лапой – собирать подачки для новой войны.

      Я просидел отступление, просидел наступление. Я не знал, как вырваться из тюрьмы.

      В августе на меня донесли за видеообращение в помощь Донбассу. И один генерал поставил в углу доноса свою подпись и запись: «На аттестацию.

      Уволить». На месте, в колонии, на общей планерке меня обвинили ни много ни мало в оскорблении президента, сказав писать рапорт на увольнение, потому что завтра в тюрьму, но уже зэком по тяжкой статье.

      Из того зала все уходили шокированные: не каждый день судят человека за оскорбление президента.

      – Зачем это сделал? – спрашивали меня.

      – Родина в опасности.

      – Какая Родина? – смотрел на меня как на блаженного один полковник. – Родина – она здесь! В тюрьме!

      Кому, видно, и тюрьма – Родина.

      – У меня видео твое в столе лежит. Я несколько раз его посмотрел. Там куча уголовных статей. Если пустить его в дело – сядешь! Сядешь за разжигание межнациональной розни, – по душам делился со мною другой.

      Меня тащили на аттестацию, как «не справляющегося с должностными обязанностями» – вон куда вывернули.

      – Дайте мне отпуск. Поищу себе место, – пришел я в кадры.

      – Какой еще отпуск? Только через увольнение, иначе по отрицательной, – вертелась на каблуках одна кадровичка.

      Пришел в управление кадров:

      – За что увольняете?

      – На жопе надо сидеть! Не высовываться, – свернул там очками другой кадровик.

      На эти аттестационные комиссии я не ходил, благо знал результат: прочел на бумаге приказ генерала – «Уволить». Я сдавал кровь и получал за это отгулы в назначенные для судилища дни.

      Но с каждым новым днем я все больше оставался один. Если поначалу кто-то подходил поддержать и не скрывал возмущения, то мало-помалу все тихо стали проходить мимо меня. Я шел каждый день на работу, а надо мной, я это чувствовал, висел приговор. Да, трудно стоять одному. Но я не переживал насчет этого. Меня бы хватило на год и на два, если бы не обстоятельства.

      В один такой день подошел старый опер, всерьез дав совет: «Зашей карманы». Тогда я понял, что