Последняя патриотическая. Артур Чёрный

Что бы ни случилось, как бы ни повернула история.

      Президент Путин! Мы переживем санкции. Мы не боимся угроз и лишений! Мы боимся только одного – позорного отступления!

      Сегодня они грозят нам санкциями. Они грозят привести к нам несметные армии. Только пусть помнят, что мы защищаем свою землю. Кажется, последний раз на нее посягал Гитлер. Кто-нибудь помнит, что стало с его миллионными ордами?! Кто-нибудь знает, где они сейчас?! Пусть грозят привести к нам несметные армии… Пускай приводят. Больше убьем! Мы все еще ядерная держава! И мы умеем постоять за себя, если прижмут к стене.

      Пусть Бог рассудит нас в этой борьбе!

      Болит за Украину душа. Болит за нашу Украину душа. За ту Украину, которую отстояли когда-то от фашизма наши деды. Которую придется отстаивать нам.

      Мир вашему дому!

      Летом 2014 года, в самые тяжелые для восстания дни, я продолжал сидеть в тюрьме. Оттого, что в моей жизни все оставалось на месте, а там у республик сужались фронты и падала в пропасть вся Новороссия, я перестал подходить к телевизору. Потому что каждый раз меня словно спрашивали с экрана: «А где сейчас ты?»

      Совсем ушел в работу и попытался заставить себя не думать об этом. Благо позволял коллектив, где рядовым было не до войны от новых указаний начальства, которое держалось единой прямой: главное – зона, все остальное – иные миры. «Мы и в Великую Отечественную служили здесь Родине!» – гордо отметил один полковник, просидевший здесь жизнь.

      Единственными, кто с разных сторон переживал за всё это, были зэки, которые, презирая запреты, и по ночам включали тайком телевизор.

      – Ну что, орлы, – выходил я утром перед ними во двор, – кто хочет в штрафбат, смыть кровью вину перед Родиной?

      В ответ – разноголосье.

      – Пиши всю пятую секцию! – гордо выступали одни.

      – Не виноватые мы, – улыбался кто-то, – но воевать пойдем!

      – На Луганск, начальник! – кричали в строю.

      – Только если ты командир!

      Конечно, кому-то была грош цена как бойцам, другие никуда б не пошли: воевать-то не воровать. Но многие из этих людей были искренны и действительно сели б в вагоны, когда собирали штрафной эшелон.

      – Я командиром не буду, – улыбался теперь уже я. – Меня в первом бою в спину тут шлепнут. Я бы и сам некоторых отправил в расход.

      И мне аплодировали за откровенность.

      А днем отдельно от остальных ко мне всерьез подходили зэки отряда, синие от всех наколок, как изолента.

      – Когда нас?

      – Никогда, – отворачивал я лицо. Потому что знал, каким будет следующий вопрос.

      – А ты когда? – задавал его каждый, кто приходил.

      – С вами уедешь… – уже для себя говорил я ответ.

      Почему-то в то, что я должен ехать, верили все – целая зона в тысячу человек. Утром я выходил на плац или открывал двери камер, а мне оттуда – больную тему:

      – Еще здесь, начальник? А мы тебя по телевизору ждем увидеть. А в отпуск пойдешь – поедешь?

      – Зачем? –