(Не)влюбляйся!. Дарья Белова

прости меня, грешную, но этот православный крестик и правда придает такую сексуальность его шее.

      Быстро ставлю чайник, ждем сигнала в полной тишине. Только переглядываемся часто. Никто вопросов больше не задает. Какое-то напряженное молчание выходит.

      – Как давно ты работаешь на папу? – решаю с чего-то начать разговор.

      Я смутно помню первые дни работы Гаранина у нас. А сейчас желаю знать больше конкретики.

      Дмитрий устало хмыкает, взглядом обводит мое лицо. Грустным вдруг стал.

      – Четыре года, София. Тебе исполнилось девятнадцать лет, когда твой отец принял меня на работу.

      Сощуриваюсь и всматриваюсь в Диму.

      Дима… я стала называть его Димой. Только заметила.

      – А до этого где работал?

      – В органах.

      – А кем?

      Короткий хмык. Тихий глоток и сведенные брови. Я подмечаю каждую деталь.

      – Оперативником в следственном управлении.

      А я балерина.

      Теперь мне хочется грустно хмыкнуть. Мы такие разные…

      – И много преступников поймал, товарищ майор?

      Откуда-то взялись легкие нотки флирта, хочется треснуть себе по губам.

      – Подполковник.

      И снова улыбаемся друг другу. Сердце щемит, а внутри словно вентилятор разгоняет теплый воздух по всем уголкам моего тела.

      Машинка начинает пищать на всю квартиру, что вещи выстираны и высушены. Наши разговоры подошли к концу.

      Поднимаемся оба одновременно. Он в одних трусах, я полностью одета. Какой-то дисбаланс, который хочется нарушить.

      Ткань моей одежды начинает карябать и жечь, хочется поскорее от нее избавиться. А еще в ней тесно, душно и неудобно.

      – Сейчас все принесу, – говорю и смотрю на шею, где отчетливо бьется толстая венка.

      Возвращаюсь спустя пять минут. Мне нужно было время. Чтобы Гаранин не маячил где-то рядом, глазами своими не смущал и в душу ими не лез.

      – Вот, – передаю и сразу отхожу, – должно было все отстираться. Порошок хороший, японский, – зачем-то добавляю.

      Зачем ему знать, каким порошком я стираю?

      – Ну, раз японский… – усмехается и надевает сначала брюки, затем рубашку. Медленно застегивает пуговицы и убирает руки в карманы.

      Я стою, потупив взгляд. Изучаю плинтусы, замечаю пыль на них, делая заметку, что я ужасная хозяйка.

      Только слышу его шаги в мою сторону. Он близко. Очень. Хочется плакать, чтобы не делал так. Ну, не получается у меня. Внутри все сдавливается от него такого. Кровь останавливает свой путь, замирает. Кислород не поступает к органам. Все тело заморожено.

      – Соня, – пальцем цепляет подбородок, заставляя посмотреть на него.

      Конечно, он не мог не видеть, что со мной происходит. Он, черт возьми, фсбшник, подполковник. Такой раскалывал на раз-два. А я что? Достаточно было взгляда, чтобы понять мое состояние, когда он рядом.

      Облизываю губы, закусываю нижнюю, стараясь унять покалывание. Гаранин обводит их взглядом. Но ни один мускул не шевелится на его лице. Дима не дергается,