Внучка берендеева в чародейской академии. Карина Демина

от матери, я теперь вот вижу ее, гибкую, сплетенную будто бы из синей пряжи. И в бабке она есть, пусть голос ее и слаб, как и голос ветра. Земля – дедова стихия, и не стихия даже, но он, берендей, дитя ее, плоть от плоти. А вот огонь – отцов.

      Наследие.

      И даром такого наследия не надобно… а он уже еле-еле теплится, руку протяни, надави, и погаснет… и к лучшему, может. На кой мне огонь, с которым я сладить не умею? Земля ведь останется. И вода… ветер и тот, пусть с неохотой, но отзовется, коль сильно уж прогоню.

      Держу я огонь в ладони.

      Греет.

      Ластится к пальцам, смирнехонький…

      …а отца я помню слабо.

      Матушку, ту хорошо. Запах ее сладкий. И голос. И смех, от которого окна в доме дребезжали… и деда вот помню тоже, как на плечи сажал и была я выше всех! Разве что конек с крыши поглядывал снисходительно, но и то… помню, как в лес водил, учил слушать землю и травы…

      А отца вот нет.

      Ведь было же… что было?

      Красный платок с ярмарки привезенный. И бусы крупные, круглые, из бусин расписных. Два дня носила, не сымая, а после нитка порвалась, и так неудачно, во дворе… там аккурат трава росла, а в ней не только слепота куриная, но и крапива пряталась, да такая жгучая, чуть тронь – и пойдут по коже волдыри.

      От обиды я разревелась.

      Хороши были бусы! Ни у кого из девок не было, а отец сказал, что горе это – не горе вовсе… и сам по траве ползал, бусины собирая. И крапивы не боялся…

      А потом сидел и нанизывал на нить другую, крепкую, вощеную.

      Улыбку его помню, чутка кривоватую. Нос острый, с горбинкой…

      …еще помню, как меня Андрейка, старший старостин сынок, за косы оттаскал, на спор… а отец ему розгою да по заднице переехал, и не забоялся со старостою спорить.

      Как с дедом старую березу пилили… и сенокос тоже. Руки на рукояти косы, и ее тоже, блестящую, выглаженную этими руками до гладкости неимоверное. До сих пор в сарае висит, ждет руки умелой. К бабке не единожды мужики подходили, чтоб продала, уж больно справная она, да только бабка наотрез отказывалась.

      Она и косы пожалела… а я от этакого дара сама едва не отказалась.

      Подняла ладонь.

      Коснулась огонька в ней губами, подула легонько.

      Не надо.

      Не уходи… не бросай меня вновь… я буду бережно с тобою обращаться.

      Кто я?

      Зослава.

      Искра от искры.

      Лист от древа. Капля от ручья студеного. Ветра толика… силы, даренной предками, едва не потерянное по глупости девичьей. И ныне не пугает больше сила.

      Совладать с нею?

      Разве ж можно? Она не конь норовистый, который без узды понесет. Она – это я… а с собою совладать просто.

      И сложно.

      Я открыла глаза.

      – Здраве будь, Зослава. – Архип Полуэктович больше не улыбался. – Вижу, справилась с собой?

      – Не знаю. – Во рту было сухо… и губы, небось, потрескались.

      – Справилась. – Он встал и руку поднял. – А теперь