Городок Окуров. Максим Горький

ты – врешь!

      – Не верь, – советует кривой.

      – И не буду! Мне – ото всех твоих слов – плесенью пахнет. Ну какая беспокойная тоска всё это!

      Вздыхают, плюют на песок, позевывая, крутят папироски. Вечер ласково стелет на берег теплые тени ветел. Со стороны «Фелицатина раишка» тихо струится заманчивая песня:

      Ой ли, милые мои,

      Разлюбезные мои…

      – тонким голосом выводит Розочка, а Лодка сочно и убедительно подхватывает:

      А пригоже ль вам, бояре,

      Мимо терема идти?..

      – Любит эта Розка по крышам лазить! – замечает Стрельцов. – Отчего бы?

      – С крыш – дальше видно, – объясняет Тиунов.

      В мягкую тишину вечера тяжко падает Фелицатин басовой хозяйский голос:

      – Розка!

      – Ну?

      – Чай пить иди!

      Ключников, чмокая губами, говорит:

      – Хорошо бы теперь почайничать!

      – Не сходя с места, – добавляет Зосима Пушкарев. Бурмистров, обращаясь к Стрельцову, укоряет его:

      – Еще в позапрошлом году хотел ты чайник завести, чтобы здесь чай пить, – ну, где он?

      Круглое лицо Павла озабоченно хмурится, острие глазки быстро мигают, и, шепелявя, он поспешно говорит:

      – Я, конечно, его сделаю, чайник! Со свистком хочется мне, чтобы поставил на огонь и – не думай! Он уж сам позовет, когда вскипит, – свистит он: в крышке у него свисток будет!

      И вдруг, осененный новою мыслью, радостно объявляет:

      – А то – колокольчик можно приспособить! На ручке – колокольчик, а внутри, на воде – кружок, а в кружке – палочка – так? Теперь – ежели крышку чайника прорезать, палочку, – можно и гвоздь, – лучше гвоздь! – пропустить сквозь дыру – ну, вода закипит, кружок закачается – тут гвоздь и начнет по колоколу барабанить – эко!

      – Ну и башка! – изумленно говорит Зосима, опуская длинные желтые ресницы на огромные мутные глаза.

      За рекой, на бульваре, появляются горожане: сквозь деревья видно, как плывут голубые, розовые, белые дамы и девицы, серые и желтые кавалеры, слышен звонкий смех и жирный крик Мазепы:

      – Рэгэнт? Та я ж – позовить его!

      Заречные люди присматриваются и громко сообщают друг другу имена горожан.

      – Исправник вышел! – замечает Бурмистров, потягиваясь, и ухмыляется. – Хорошо мы говорили с ним намедни, когда меня из полиции выпускали. «Как это, говорит, тебе не стыдно бездельничать и буянить? Надо, говорит, работать и жить смирно!» – «Ваше, мол, благородие! Дед мой, бурмистр зареченский, работал, и отец работал, а мне уж надобно за них отдыхать!» – «Пропадешь ты», – говорит…

      – И по-моему, – говорит Ключников, зевнув, – должен ты пропасть из-за баб, как брат твой Андрей пропал…

      – Андрей – от побоев! – говорит Зосима. – И вину сильно прилежал…

      Бурмистров осматривает всех гордым взглядом и веско замечает:

      – Не от вина и не от побоев, а – любил он Фелицату! Кабы не любил он ее – на что бы ему против всех в бой ходить?

      Берегом, покачиваясь