Городок Окуров. Максим Горький

горькую бабью долю, – кривой сказал ей ласково и внушительно:

      – А ты, Серафима, чем лаять да выть, подобно собаке, человечий свой образ береги, со всяким зверем не якшайся: выбери себе одного кого – поласковее да поумнее – и живи с ним! Не девушка, должна знать: мужчине всякая баба на час жена, стало быть, сама исхитрись сдержку поставить ему, а не стели себя под ноги всякому прохожему, уважь божье-то подобие в себе!

      Слова эти запомнились женщинам слободы, они создали кривому славу человека справедливого, и он сумел получить за них немало добрых бабьих ласк.

      Но, как и раньше, в лунные ночи он ходил по полям вокруг слободы и, склонив голову на плечо, бормотал о чем-то.

      Собираясь под ветлами, думающие люди Заречья ставили Тиунову разные мудрые вопросы.

      Начинал всегда Бурмистров – он чувствовал, что кривой затеняет его в глазах слобожан, и, не скрывая своей неприязни к Тиунову, старался чем-нибудь сконфузить его.

      – Эй, Тиунов! Верно это – будто ты к фальшивым деньгам прикосновенность имел и за то – пострадал напрасно?

      – Деньги – они все фальшивые, – спокойно отвечает кривой, нацеливаясь глазом в глаза Вавилы.

      Бурмистров смущен и уже немножко горячится.

      – Это как же? Ежели я вылью целковый из олова со стеклом и ртутью его обработаю, а казна – из серебра, – что же будет?

      – Два целковых и будет! – глуховато говорит Тиунов. – И серебру и олову – одна цена в этом разе. Бумажный рубль есть, значит, и деревянный али глиняный – можно сделать. А вот ежели ты сапог из бересты склеишь – это уж обман! Сапог есть вещь, а деньги – дрянь!

      Говорит он уверенно, глаз его сверкает строго, и все люди вокруг него невольно задумываются.

      Колченогий печник Марк Иванов Ключников, поглаживая голый свой череп и опухшее желтое лицо, сипло спрашивает:

      – Вот, иной раз думаю я – Россия! Как это понять – Россия?

      Тиунов, не задумываясь, изъясняет:

      – Что ж – Россия? Государство она, бессомненно, уездное. Губернских-то городов – считай – десятка четыре, а уездных – тысячи, поди-ка! Тут тебе и Россия.

      Помолчав, он добавил:

      – Однако – хорошая сторона, только надо это понять, чем хороша, надо посмотреть на нее, на Русь, пристально…

      – Не на этом ли тебе глаз-от вышибло? – спрашивает Бурмистров, издеваясь.

      Ключников моргает заплывшими глазами и думает о чем-то, потирая переносицу.

      Переваливаясь с боку на бок, Вавило находит еще вопрос:

      – Вот – ты часто про мещан говоришь! – строго начинает он. – А ты знаешь – сколько нас, мещанства?

      – Мы суть звезды мелкие, сосчитать нас, поди-ка, и немысленно.

      – Врешь! Годов шесть тому назад считали!

      – Стало быть, кто считал – он знает. А я не знаю. Трудно, чай, было итог нам подвести? – добавляет он с легоньким вздохом и тонкой усмешкой.

      – Отчего?

      – Оттого, главное, что дураки – они самосевом родятся.

      Бурмистров,