Табакерка. Повести галантных времен. Наталья Геннадьевна Проталина

осторожно проводил по нему рукой и рассматривал на свет – и всякий раз причмокивал языком и на очень корявом русском без конца повторял, что камни действительно стоящие и коллекция подобрана превосходно.

      – Ну, что я говорил! – Воскликнул Погожев и взглянул на Вареньку, а взглянув вдруг переменился в лице и не стал отводить взора, только проговорил с невесть откуда взявшейся нежностью – Варенька….

      Она стояла возле подсвечника, и от пламени свечей и теплой шубы ей стало совсем жарко, потому она скинула шубку на руки подбежавшего подмастерья, и осталась в простом светлом шелковом платье, которое было предписано ей по фрейлинскому званию. Варенька и сама знала, что хороша. Ей об этом с самого детства твердили и зеркала доказывали, что это и вправду было так, но к красоте своей она давно привыкла и не думала относиться к ней как к чему-то особенному. Но это все было до того дня и даже до того самого часа, когда она вот так неожиданно встретила у господина Функа графа Погожева. Теперь и именно теперь ей красота сделалась совершенно необходима, и она уже точно знала, что этим особенным ноткам в его голосе, прозвучавшим, когда он называл ее по имени, она обязана как раз своей красоте и свежести. Но главное, она знала еще и другое, – она была уверена, что если кто-нибудь отнимет у нее вот этот его взгляд, она будет несчастна. Ну, пусть только кто-нибудь посмеет это сделать!

      Она подошла поближе к графу, так близко, что он очень хорошо мог ее рассмотреть. И он вправду смотрел, держал ее взглядом, не отпускал, словно желая навсегда запечатлеть в душе ее образ – бездонные глаза, лоб Мадонны, покатые плечи и то упругое волшебство, что еле скрывал тугой корсет. Смотрел, пока не был отвлечен Функом, тычущим пальцем в некий экземпляр.

      Повернувшись к ювелиру, он не сразу и сообразил, о чем тот толкует, а тот говорил как раз о розовом империале, который совершенно необходим, чтобы восстановить драгоценный цветок в той корзиночке, что привезла Варенька из дворца. Когда Погожев все-таки понял в чем дело, то великодушно согласился на все функовы условия. Тот же пообещал графу посетить его тот час же, как только граф пожелает и принести эскизы гарнитуров, что можно сотворить из того великолепия, которым владел граф. Впрочем, гарнитур – это слишком интимно, тут же заметил ювелир, возможно, лучше было бы остановиться на чем-нибудь более нейтральном. Какое-нибудь пресс-папье, письменный прибор или ларец для особо важных бумаг.

      Но граф недовольно затряс головой. Решительно нет. Может, конечно, и не гарнитур, но уж и не пресс-папье. Что-нибудь куда более личное. И тут он снова обратился к Вареньке, а как она думает. А Вареньке отчего-то пришли на ум княжна Трубецкая и Катерина Перекусихина, которых она застала за нюханьем табака нынче, когда пыталась пристроить ящичек Амура в следующие руки.

      – Может табакерку, – несмело предложила она, припомнив к тому же, как часто натыкалась на табакерки в самых различных уголках личных покоев государыни.

      – Пожалуй вы правы,