In the Mood, или незабытая мелодия. Ольга Вербовая

вспомнить, что происходило на сцене. Были цветы, море цветов, он кланялся, всё время нагибался, чтобы подобрать букет. Они всё хлопали, требовали биса. Их разгорячённые лица выражали сладостное удивление – вот ведь как может человек! Треск и ливень аплодисментов обрушивался на Темникова. Лохвицкий, сидевший в пятом ряду, хлопал так бешено, словно бил мух. Это был грандиозный успех, покруче «Рапсодии» Гершвина.

      Каждое представление заканчивалось одинаково: люди, закатив глаза, словно пребывая в гипнотическом трансе, умоляли Темникова сыграть им ещё раз эту прекрасную музыку. Он играл по памяти, без партитур, но каждый раз получалось превосходно. На него смотрели озверело счастливые рожи, которые сразу же угасали, стоило им покинуть театр и вернуться в свои серые, как профили панельных хрущёвок, жизни.

      У Темникова было незыблемое авторское право: другие музыканты, пробовавшие делать нотную запись его произведения, обнаруживали, что выходит какая-то невнятица, которую невозможно играть.

      Лохвицкий неистовствовал:

      – Цельтер нашёл «Страсти по Матфею» Баха в сырной лавке, где в неё заворачивали масло, а у вас партитуры на руках – и вы не можете ничего сыграть.

      Васютин, завидев Темникова, предрекал недоброе:

      – Рано пожинаешь лавры, – громко сказал он, перекрывая шум аплодисментов. – Слишком много радостей выпало на твою долю. Иногда надо и погрустить. Знаешь, все люди с обсессиями: много смеёшься – хочется поплакать.

      Но Татьяна и думать забыла о Васютине: зачем ей этот неудачник со смазливой мордуленцией, когда перед ней герой – и не выдуманный, застрявший в плену печатных страниц, а настоящий, крепко вшитый в сюжет её жизни. Она поджидала Темникова возле артистической уборной, распихивая многочисленных поклонниц.

      – Будет тебе обижаться, – сказала Татьяна, когда он вышел, и росные глаза её светились нежно и кротко, вымаливая прощение. – Я о нём и думать забыла. Он нарцисс, глядит на своё отражение с упоением. К тому же кобель из него лезет из всех щелей.

      Темников не был злопамятен. Иногда ему хотелось врезать Васютину, чтобы его последыши в пятом колене помнили, как на чужое варежки открывать, но бешеный и безоговорочный успех приятно размягчил его. Встречаясь, они косились друг на друга, испытывая тайную враждебность, от которой все работники театра изрядно подустали: можно подумать, что это была не крысиная борьба за первенство, столкновение мелких самолюбий, а битва романтиков и традиционалистов в середине девятнадцатого века: Лист/Вагнер против Брамса, а потом и Джузеппе Верди, выросшего по другую сторону Альп, чьи арии распевали венецианские гондольеры и неаполитанские уличные певцы.

      Даже Лохвицкий поддался миротворческому импульсу:

      – Забудем старое! – сказал он, изобразив компетентное дружелюбие. – Какой смысл точить зубы? Не устоит царство, разделившееся в себе. Напротив, мы должны объединиться ради всеобщего блага.

      И Васютин